В. М. Передерин «Сердобск — город моего детства»

Труд

Воспитывалось мое поколение и трудом, который считался тогда "делом чести и геройства".

           Нас, детей, с раннего детства приучали трудиться. Тогда в домах газа, водопровода, канализации не было, да и с электричеством случались частые перебои. Уголь, дрова, вода, вынос мусора, шлака из печек входили в наши обязанности. Мать держала курей, мы кроликов. Уход за живностью, тоже лежал на нас. Никто в нашей семье не пил и не курил.

В школе обязательными были уроки труда. Занятия проходили или на часовом заводе, или школьных мастерских которые располагались рядом с "нардомом" в одноэтажном здании. Сейчас на его месте что-то подобное скверу. Гена Талалаев, Юра Молчанов, Володя Забелов и я, учась в школе, получили третьи разряды по токарному делу. В каникулы за плату самостоятельно работали на часовом заводе. Когда я шел мимо дома культуры этого завода, то обращал внимание на наконечники забора. Часть их выточена мною.

А огороды? Не скрою – это была каторга. Летом хотелось побегать, но надо было идти на «мысы» поливать. Благо, речка рядом. Натаскаешься, воды до боли в руках, а потом купаешься до посинения кожи.

Поле для картошки находилось за кладбищем, где сейчас район «Березки». Копали, сажали вручную. Но надо было еще и полоть, окучивать картошку, да не один раз, а осенью собрать урожай без потерь.

На этом труд не заканчивался. От школы ездили в колхозы и совхозы помогать убирать урожай. Хорошо помню, как нас, учеников младших классов начальной школы №4, однажды вывезли на поле совхоза «Большевик» собирать колоски, оставшиеся после комбайнов. За труд получили по две ложки меда.

Кроме общих уроков труда я ходил в кружки дома пионеров: авиамодельный, струнный, руководил кружком выпиливания лобзиком и успевал много читать. В школе получил третий взрослый разряд по волейболу, стрельбе из малокалиберной винтовки.

Хлеб

Сынок, а сынок, вставай. Сегодня тебе идти занимать очередь за хлебом, - будила меня мать ранним утром.

Я вздрагивал, нехотя открывал глаза, умывался, наскоро завтракал и бежал к магазину на Красной улице. Свежесть утра разгоняла остатки сна, прибавляла силы и надежду, что сегодня буду впереди бабки Гутьки, которую в очереди звали "информбюро". Она знала, что шофер Николай, с Первомайской, бросил двоих детей и сошелся с фронтовичкой Светкой, что Клавка, с Аптекарского переулка, привезла к себе мужа "кочерыжку" из дома инвалидов и теперь губит с ним молодую жизнь. Вчера Гутька с подробностями рассказала ужасную историю, как органы накрыли в сарае зубного врача за производством "левых" зубов. Чтобы избежать суда, он вначале почему-то зарезал собаку, а потом сам влез в петлю...

До открытия магазина целых два часа, можно сбегать на Мареновку и половить раков. Тогда они были не редкость. Хитрость ловли заключалась в том, чтобы на дне, среди камней, отыскать норку, запустить туда руку, схватить рака и выбросить на берег.

Раки – раками, а хлеб – хлебом. Собрав добычу в майку, бежал назад в очередь. Подкатывала полуторка-хлебовозка и разворачивалась бортом к амбразуре магазина. Очередь расступалась, образуя неширокий коридор для грузчика с лотками хлеба. Глянцевые буханки издавали головокружительный аромат, а живот наигрывал голодный марш. Чтобы отвлечься, смотрел на людей. У тети Маруси замечал на глазах слезы, она опять вспомнила своих детей, померших от голода в сорок втором. Тетя Юля, в тонком цветастом платье, светилась счастьем, еще бы, недавно родила сына...

– Пацан, ты что, остолбенел? Рот раззявил. Рано на баб засматриваться. Видишь, очередь пошла, – толкал меня в бок мужчина, обросший рыжей щетиной.

С хлебом в одной руке, с раками в другой, плелся домой. Удивительно, в очередь ноги несли сами, а вот с хлебом быстро идти не хотели. Вот почему, возвращаясь, я обирал с буханок прилипшие бугорки. Буханки становились ровными, а аппетит только разгорался. Поджаристые уголки откусывать нельзя... Вздыхал и торопился домой, там ждали хлеб.

Велосипед

Какой мальчишка в тринадцать лет не мечтал об этой чудо-машине?

Лишними средствами родители не располагали, и приходилось рассчитывать только на свои руки. Мыслью, заработать деньги, первым загорелся средний брат Энка. Меня долго уговаривать не пришлось, и решили на летние каникулы подработать в совхозе «Большевик», там всегда были нужны рабочие руки, да и платили хорошо. Решено – сделано.

До совхоза пять километров. Автобусы по району не ходили, а на попутные машины надеяться не приходилось. Оставалось – ноги в руки и – вперед! В контору совхоза явились, чуть ли не первыми. Бросив на нас короткий взгляд, управляющий направил братца крыть щепой скотный двор, а меня, почему-то, записал в полеводческую бригаду пропалывать свеклу. Может быть, учуял, что я когда-то посещал дом юннатов?

Учетчик вручил мне тяпку, определил фронт работы: десять борозд в ширину и до горизонта в длину. Видя мое замешательство, усмехнулся и подтолкнул в спину.

– Не дрейфь, забодай тебя комар! На том краю поля буду ждать, там и денежки получишь сразу. Вот они, – и похлопал рукой по дерматиновой сумке.

Глаза страшат, а дело делается. Хорошо в теории, но когда полчища звенящих, жужжащих, кровососущих облепят тебя, и только пятки останутся без покусов, понимаешь, что деньги даром не даются.

Чубчики свеклы еще не набрали силу и едва виднелись в густой траве. Навыков работы с тяпкой не было, да и не очень-то хотелось кланяться каждой свекле. Долбишь, долбишь ряд, а разогнешь спину, желанный горизонт на прежнем месте. Ладони покрылись волдырями мозолей, а мысль когда-нибудь подержаться за руль своего велосипеда уплывала, как облака по небу. Кое-как дотянул до обеда. Бросил тяпку у края поля и, без оглядки припустился домой, подальше от ненавистной свеклы. Около моста через реку искупался. Вода притупила зуд тела и боль в ладонях и спине.

Брат ходил на работу каждый день, ему работа пришлась по душе, а я посматривал на ладони, ожидая, когда заживут мозоли, чтобы возобновить работу, но в другом качестве. К моей радости нашлась работа водовоза. Надо было на лошадке обеспечивать водой бригады.

– А не сбежишь? Забодай тебя комар, - поинтересовался уже знакомый учетчик.

– Что вы, что вы!"– твердил я бойко.

Пройдя у конюха техминимум по вождению: как запрягать, как распрягать, чем кормить животное и как держаться за вожжи, получив устные "права водителя кобылы", приступил к обязанностям. Мне дали мерина: толстого, ленивого, вечно голодного. Без хлыстика он либо останавливался и дремал, либо тащился не шатко, не валко - три шага в неделю. Звали животину почему-то Росинантом, наверное, романтиком был конюх. Несмотря на медленность хода, я за день все же успевал объездить бригады и заполнить емкости свежей водой, которую набирал в ключе неподалеку от берега реки.

Лето стояло жарким, грозовым. Как-то я ехал по полю. Духота страшная. На белесом небе – ни облачка. Пятно солнца в венчике марева. Над дорогой – пыльная дымка. Пересохшая земля источала приторный запах увядших трав. Изредка дорогу перебегали тушканчики – младшие братья кенгуру. Стрижи почти касались отяжелевших колосьев ржи. Раскрыв клювы, опустив крылья, по обочине дороги едва ходили грачи. Росинанта разморило, и он еле передвигал ноги. С отвислых его губ самотеком текла слюна. Пена ошметками срывалась с его спины и падала на дорогу. Отмахиваясь хвостом от мух и оводов, он вздрагивал всей кожей. Бороться со сном у меня не оказалось сил. Лошадь встала. Я проснулся от сильного удара грома. Ветер гудел в проводах, тучи впереди заволокли небо. Надо было срочно искать убежище. Невдалеке маячили прошлогодние скирды соломы. Даже Росинант, почувствовав что-то неладное, позволил себе перейти на мелкую рысь. И вовремя! Первые капли дождя уже упали мне на голову и плечи.

Привязав мерина к одинокой березе, кротом вкопался в солому. Из норки наблюдал за светопреставлением и думал, что небо не выдержит и свалится на землю. Пушки грома не знали отдыха, молнии вспыхивали беспрестанно, ветер будто бы сорвался с цепи. Холодок закрался мне под рубашку. Пришлось втиснуться в солому глубже. Тем временем дождь перешел в град, который длился недолго. Вообще летние дожди не бывают затяжными, как осенние. Я вылез из убежища. Ветер растрепал тучи, освободил солнце. Радуга - дорога небесных скитальцев, вспыхнула над полем. Округа парила, град таял. Пучком соломы я протер Росинанта и поехал дальше...

Все было хорошо. Велосипед виделся мне реально, но случай подвел.

Родник, из которого я набирал воду в сорокаведерную бочку, находился под горой. Росинант почему-то побежал, а я не справился с управлением, и передним колесом телега ухнула в родник. Сруб и колесо рассыпались.

Дав мерину кулаком в живот, освободил от оглобель, повесил ему на шею хомут, дугу на спину, сел верхом и, как битый француз, медленно двинулся на конюшню.

– Набрали детсад. Возись с ними. Такие работнички государству только ущерб наносят. Е...к...л...м...н. Иди к зоотехнику и с ним объясняйся, – сплюнув, конюх зло посмотрел на меня.

Я поплелся в контору.

–Ущерб вычтем из зарплаты! – грозно сказал седой дядя в шляпе.

– А как же велосипед? – вырвалось у меня невольно.

– Какой велосипед?!

– Я его хотел купить на заработанные деньги.

– Велосипед? Дело хорошее. Сколько тебе годков?

– Тринадцать, – с дрожью в голосе ответил я.

Лицо мужчины подобрело и, сдвинув шляпу на затылок, задумчиво добавил.

– Вот и моему Борьке было бы столько. – Понизив голос, мужчина добавил. – Не дождался меня с фронта, чахотка сынка сгубила. – Посмотрев на мои босые ноги, облупленный нос и такие же плечи, отвернулся. – Ладно, ступай. Завтра приходи в тракторную бригаду, прицепщиком будешь, там заработок больше, – и, взяв за плечи, вывел меня в коридор.

В качестве механизатора я доработал до конца августа. Получил расчет. Денег хватило не только на велосипед, но и на портфель, карандаши и краски к новому учебному году.

Кизы

Слово давно вышло из разговорного обихода, но в словаре Даля сохранилась примерно вот такая расшифровка – это смесь соломы с навозом, пригодные для топки. До начала шестидесятых годов прошлого века в городе было трудно с топливом. Уголь, брикет, торф, дрова были многим не по карману, и приходилось самим делать то, что могло согреть жилище.

Напротив нашего дома, на Красноармейской улице, куда мы переехали после Ленинского переулка, жило семейство Сорокиных.

На лужайке оно устраивало производство кизяков. Для этого выбирали самые жаркие месяцы лета: июль – август, в иное время кизяки могли не высохнуть.

Помню, как дядя Витя, закатив штаны выше колен, надевал резиновые сапоги и месил солому с коровьим навозом. Запах смеси разносился на многие метры вокруг. Сын его Юрка помогал, а я с братьями – глазели. Когда масса доходила до нужной твердости и однородности, деревянными колотушками ею набивали формы по три или четыре отсека каждая. Утрамбовав, сырье в виде кирпичей, выкладывалось на траву сушить. В процессе, для равномерности просушки, кизы несколько раз переворачивали, а затем для окончательного проветривания складывали в башни. По мере готовности делали пробу на "зрелость", ломая и сжимая "кирпичик". Если внутри его влаги не было, и легко сжимался, то можно складывать в сарай подальше от дождя и снега. Такими трудами обеспечивалась теплая зимовка.

~ 12 ~

 

---

назадъ

титулъ

далѣе