Лiодоръ Ивановичъ Пальминъ
15 мая 1841 — 26 октября 1891
«Реквіемъ» имѣетъ свою исторію.
Авторъ его — Ліодоръ Ивановичъ Пальминъ, поэтъ-сатирикъ, работавшій у В. С. Курочкина въ лучшее время «Искры».
Въ восьмидесятыхъ годахъ онъ писалъ всюду, не разбирая направленій изданія, и вездѣ пользовался одинаковымъ почетомъ.
Печаталъ въ «Русской мысли», у В. М. Лаврова и В. А. Гольцева, подъ своей полной фамиліей стихи и переводы съ польскаго и одновременно въ «Московскомъ листкѣ», у Пастухова, печаталъ подъ псевдонимомъ «Трефовый король», «Марало Іерихонскій» юмористическіе стихи, и у него же, въ «Гуслярѣ», подписывался полной фамиліей.
Писалъ онъ въ «Будильникѣ», «Свѣтъ и тѣни», «Стрекозѣ» и «Осколкахъ» и вездѣ былъ грозой цензоровъ.
Какъ его ни ловили, а онъ всѣ таки всучитъ такую закорюку, что цензору выговоръ влетитъ, а то и совсѣмъ въ отставку.
А разъ закатилъ такую штуку, что цензура строжайше указала не смѣть упоминать объ этомъ.
Въ «Осколкахъ» перваго января 1883 года напечатано было его новогоднее стихотвореніе, вѣсь сюжетъ котораго состоялъ въ шуточной игрѣ словъ на цифрахъ 2 и 3, а канвой служили 1882 и 1883 годы.
Глубина злой шутки, о которой было строго запрещено упоминать, заключалась въ томъ, что послѣ Александра II вступилъ на престолъ Александръ III.
Я не помню всего стихотворенія, но у меня остался въ памяти куплетъ, которымъ заканчивалось это новогоднее стихотвореніе:
Кой чертъ, что два смѣнило три...
Пустою будетъ голова,
Когда она пуста внутри...
На ней хоть два,
На ней хоть три...
Когда потомъ Н. А. Лейкинъ, издатель «Осколковъ», укорялъ Пальмина, что онъ могъ подвести журналъ подобнымъ стихотвореніемъ, то послѣдній отвѣтилъ: увѣренъ, что ничего за это не будетъ, потому что отвѣчаетъ цензоръ, который разрѣшаетъ, а если ужъ такое несчастье и случилось, то ни Главное управленіе по дѣламъ печати, ни даже самъ Министръ внутреннихъ дѣлъ не осмѣлится привлечь цензора: это всѣ равно, что признать, что царь — пустоголовый дуракъ.
Таковъ былъ Пальминъ.
Въ то время, когда я съ нимъ подружился, то и дѣло встрѣчаясь въ редакціи, это былъ невзрачный, небольшого роста человѣкъ, въ синихъ очкахъ, съ лицомъ, изъѣденнымъ оспой, и всегда съ «акцизнымъ акцентомъ»: очень любилъ водочку и даже въ карманѣ косушку носилъ, а когда ему на это укажутъ, отвѣчалъ: «Сердцѣ останавливается... Сдѣлаешь глоточекъ, и опять застучитъ...»
Пальминъ зналъ только редакцію и трактиръ.
Въ гости къ знакомымъ не ходилъ и къ себѣ никого не звалъ.
Мнѣ только посчастливилось у него частенько бывать.
Мы жили цѣлое лѣто на дачѣ подъ Москвой, въ Красковеѣ, я на одномъ концѣ села, противъ церкви, а онъ на другомъ, рядомъ съ трактиромъ.
Иногда, когда онъ у меня изрѣдка засидится, подвыпьетъ, это бывало къ полуночи, то я шелъ его проводить, и ужъ никогда не отпуститъ безъ рюмки водки или стакана пива.
Жена всегда ждетъ его, ругаетъ, не стѣсняясь, при мнѣ: опять напился.
А сама уже тащитъ на столъ угощеньѣ и ставитъ три рюмки или три стакана — сама любила выпить и очень любила угостить.
— Вы вотъ коклетку скушайте, — уговариваетъ меня.
— Сколько разъ тебѣ говорю: не коклетку, а котлетку...
— Вотъ если бы я тебѣ изъ кота ея сжарила, тогда котлета...
А это, небось, говядина...
Пойдетъ споръ.
Выпьемъ по двѣ-три рюмки, я прощаюсь, а онъ увяжется проводить меня...
Если дома не спятъ, опять его приходится угощать и провожать...
Какъ-то ночевалъ у меня Антоша Чехонте.
Такъ мы всю ночь, будучи оба трезвыя, провожали Ліодора, а онъ непремѣнно насъ, и такъ до свѣта.
Былъ ли онъ женатъ или просто много лѣтъ жилъ съ этой женщиной, никто не зналъ.
Онъ ее никакъ не рекомендовалъ, а она вела себя, какъ жена.
Каждому приходящему совала лещомъ руку и сразу тащила на столъ водку.
Въ такой обстановкѣ Пальминъ работалъ, иногда давалъ чудныя вещи.
Его стихотвореніе «Реквіемъ» было написано давно, долго ходило по рукамъ, а потомъ какъ-то проскочило въ сборникъ-декламаторъ «Живая струна», но въ числѣ нѣсколькихъ стихотвореній было запрещено для чтенія на сценѣ.
Его разрѣшили для чтенія только во время турецкой войны, полагая, что шагать по мертвымъ тѣламъ и нести знамя впередъ относится къ побѣдѣ надъ турками, но цензура вскорѣ одумалась, запретила вновь для чтенія на сценѣ и изъ слѣдующихъ изданій «Живой струны» совсѣмъ выкинула.
Владимiръ Алексѣевичъ Гиляровскiй
Люди театра, 1935 годъ
