В. М. Передерин «Сердобск — город моего детства»

Школа

Ей в 2005 году исполнилось 100 лет.

"Давно друзья веселые, простились мы со школою...". Пятьдесят два года, как я ее закончил, но память о школьных годах неизгладима.

Как писал выше, учиться я начал в городе Ртищево в 1948 году. Прежде, чем попасть во вторую школу, учился в четвертой, около ДК часового завода, вот она.

Затем в шестой, у базара. Учителя в них были знающими, спокойными, внимательными к нам.

После шестой школы перевелся во вторую. И здесь тоже повезло на педагогов от Бога. Многие имели звания "Заслуженный учитель". Не считаясь со своим временем, здоровьем, они закладывали в наши души все, что могло пригодиться в будущей взрослой жизни. Не сюсюкались, не оскорбляли, а в каждом из нас видели личность.

Бессменный директор – Нина Сергеевна Юрьева. Высокая, чуть сутуловатая, она вызывала почтение не только всей школы, но и у наших родителей и общественности города.

Завуч, Ольга Григорьевна Розанова, полная, невысокого роста, с каре седых волос, светлыми внимательными глазами, знала всех учеников по имени. Она походила на ртуть, успевая проводить родительские собрания, дополнительные уроки, педсоветы, кружок химии, различные школьные мероприятия, к тому же была депутатом гор и облсоветов. Мать двоих детей, она была душой школы, ее двигателем на протяжении многих лет.

Историк Мария Ивановна Рязанова в класс входила твердой походкой, в неизменно черном костюме и с черным бантиком под воротом белой кофты. Кроме строгости и глубокого знания предмета, отличалась независимостью, оригинальностью мыслей и самостоятельно мыслить приучала нас, требуя глубоких знаний не только истории своей родины, но и зарубежных стран. Она никогда не замыкалась рамками учебника, а использовала другие источники. Интересными были ее уроки!

Учительница географии Лидия Кирилловна Дружинина по характеру – противоположность Марии Ивановне. Робкая, маленькая, перед старшеклассниками казалась беззащитной. На наши проделки не жаловалась начальству, а мы, редко, но пользовались ее слабостью.

– Лидия Кирилловна, можно выйти? У меня живот схватило, - незадолго до окончания урока просился я.

– Что-то, Валерий, у тебя к концу урока всегда появляются схватки. К врачу бы обратился, - прищурив глаза, с юмором говорила она, разрешая уйти.

Держась для виду за живот, я медленно покидал класс, где знали причину моей "болезни". Выйдя из школы, стремглав летел в красную столовую, что была напротив, и покупал пятикопеечных пирожков с повидлом на всех.

Лидия Кирилловна по-особому вела уроки! Вызвав к карте ученика, давала, например, задание спуститься на лодке из Ленинграда до Астрахани. Указка вела отвечающего из одной реки в другую, из одного водохранилища в другое и так до конечного пункта. Если доплывал, то получал высший балл. Если же отклонялся от маршрута, звучал голос:

– Стоп! Пошел ко дну! Садись, два!

Кроме двойки незадачливого ученика нагружала дополнительными заданиями по рекам и каналам. Своими уроками она вызвала жажду к странствиям многим ученикам, в том числе и мне.

Эльвира Анатольевна Воронова – молодой педагог, только что окончившая институт, преподавала русский язык и литературу. Чтобы казаться выше ростом, носила туфли на высоченном каблуке. По ее торопливым, звонким шагам в коридоре мы знали – идет Эльвира. Холерик, с кудрями будто бы на пружинках, миниатюрная, с маленьким носом и с постоянно веселыми серыми глазами, сумела расположить к себе школьников и привить любовь к своему предмету, а особенно к стихам. Правда, моё знакомство с поэзией Александра Блока произошло раньше и необычно. Учился я тогда в пятом или шестом классе. В комнате перед столом, где готовил уроки, старший брат кнопками на стене прикрепил вырезанный из «Огонька» портрет кучерявого молодого человека с фамилией А. Блок. Как-то я занимался, задача не сходилась с ответом, друзья звали играть в футбол. Рассеянно глядя на портрет, мне показалось, что А. Блок насмешливо улыбался. В отместку я подрисовал ему усы и бороду, а к «Блок» дописал "нот" и получился «А. Блок – нот». Задача тут же решилась, и я побежал к мальчишкам. Вечером брат заставил меня читать вслух Блока. С тех пор я полюбил мелодию его стихов.

Зачастую, Эльвирины уроки носили характер импровизаций. Это нравилось нам. Диспуты о прочитанных книгах, посещение кинофильмов по произведениям классиков считались обязательными в изучении литературы. Обладая хорошими музыкальными данными, она руководила художественной школьной самодеятельностью, и на городских смотрах коллектив занимал призовые места.

О нашем классном руководителе. Александре Александровиче Баранове, "Сан Саныче", можно писать бесконечно. Среднего роста, с бородавкой на подбородке, маленькими темными глазами, открытым лицом и, как бы виноватой улыбкой, таким он в моей памяти остался навсегда. Всю свою холостяцкую жизнь он отдал школе. Всегда в отглаженном, видимо, единственном в гардеробе, темно-синем костюме, белой рубашке с галстуком, он являлся для нас эталоном опрятности.

"Храм науки", как он называл школу, был у него на первом месте, а учеников считал жителями этого храма и старался сделать все, чтобы дети чувствовали себя под его сводами непринужденно, мол, тогда и учеба легче пойдет на ум. Он никогда не повышал голоса и не допускал фамильярностей. Если ему приходилось кого-то из учеников отчитывать, обязательно добавлял: "Я опираюсь на вашу совесть. Пожалуйста, передайте своей маме, чтобы она посетила меня". И не известно было, кто при этом больше краснел, ученик или учитель. Соврать ему было невозможно; уважением учеников он пользовался безграничным.

Вел он два предмета - математику и астрономию. Наука о звездах увлекала меня и шла на отлично, но математических способностей Сан Саныч во мне не отметил. За ответы у доски или контрольные работы он ставил мне твердые тройки, но иногда и четверки.

Он очень хорошо пел, и наш хор, руководимый им, зачастую был призером школы, а то и города.

К сожалению, в конце своей жизни он почти лишился голоса, но это не помешало ему стать внештатным фотокором местной газеты "Ленинский путь".

Трудовое воспитание было обязательным для всех учащихся. Рядом с Нардомом, в одноэтажном кирпичном здании, размещались школьные мастерские с токарным, сверлильными другими станками.

Учил нас профессионал-рабочий умению работать на станках, пилить, строгать и другим рабочим премудростям.

Сельхозработы не были нам в тягость, тем более, как бы продлялись летние каникулы.

Сентябрь в наших краях, зачастую, бывал без дождей, но и без тепла: холодные туманы, росы, заморозки - обычное явление.

Рассчитывать на тепло не приходилось, и потому одевались по-настоящему: фуфайки, шапки, теплые платки, брюки и, конечно же, сапоги: кирзовые или резиновые. Без них по грязи не пролезть.

Пункт сбора на машины у школы. Многих в таких "нарядах" не узнать. Особенно девчонок. Они стали неуклюжими, раздались вширь. Но лица! Лица! Радостные, счастливые. В кузовах грузовиков оборудовались под сидения лавки. Уселись. Вещей с собой минимум: зубной порошок, щетка, мыло, полотенце, кое-что из бельишка и бутерброды на всякий случай. В головной машине Сан Саныч, в шляпе, в пальто и в сапогах. Помахали родителям, учителям и тронулись.

Переехали речку Сердобу. В Пригородном селе началось бездорожье. Колдобины с водой или объезжали, или брали сходу. Кузов качается из стороны в сторону. Вот и Тупор остался позади. По жиденькому мосту переехали речонку Байка и дальше пошли поля, поля, поля, чернеющие вспаханным черноземом или с остатками щетины от скошенных хлебов. Ветру раздолье. Кое-где среди земного безбрежья виднелись скирды соломы, напоминающие одинокие дома, забытые богом и людьми. Воронье с криками носилось над посадками деревьев. За машинами вились хвосты пыли. Мы пели вовсю мочь.

Въехав на бугор, наша машина заглохла, пар валил из-под капота. Пока шофер ремонтировал, мы спрыгнули размять ноги. Ремонт закончен. Снова в путь. Теперь пыль от впереди идущих машин доставалась нам. Через какое-то время лица у всех стали темными.

Миновали село Салтыково. В нем недавно по вине киномеханика сгорел клуб, размещавшийся в деревянной церкви. Были жертвы. Механика судили...

Конечный путь путешествия – село Красное, затерянное среди необозримых полей. Я бы не сказал, что оно "красное" - красивое. Широкая улица, продуваемая ветрами, приземистые деревянные избы, кое-где со скворечниками на шестах. Крыши, во множестве, под соломой, шифером, а еще реже – под железом. Посреди улицы магазин из красного кирпича. Все в нем на манер нынешнего супермаркета: мыло и соль, свечи и фитили для керосинок, стекла для ламп и граненые стаканы, спички и иголки, пряники железной твердости и карамель "дунькина радость", производства Сердобского райпищекомбината с фруктовой начинкой. Торговали в магазине и другими необходимыми для селян товарами.

Нам было пока не до магазина. Нас интересовал клуб. Он оказался, как и магазин, под железом. Небольшой голубенький дом с верандой. В нем размещалась библиотеками и контора. Электричество было в редких домах, радио почти в каждом.

Встречал нас управляющий отделением колхоза. Помню его обветренное, красное лицо, руки, как крюки и дымящуюся сигарету козью ножку, которую смолил одну за другой. "Ножка" – самоделка из табака-самосада, завернутого в газету и склеенная собственной слюной. Одет он был почти, как и мы: в фуфайку, резиновые сапоги, вылинявший плащ с капюшоном, но с разницей в брюках – галифе, между ног и задней части, обшитых рыжей кожей, чтобы не вытирались при верховой езде на лошади. Достав из сумки-планшета листок бумаги, начал нас расселять по избам. Володя Забелов, Юра Никитин и я, оказались в доме со скрипучей дверью. Кстати, когда хозяйка уходила, и нас не было дома, дверь закрывалась на палочку. Замков тогда деревня еще не знала.

Большую часть комнаты занимала русская печка. Около окна стол и четыре табуретки. Над столом семейные фотографии и часы-ходики. Вместо гири на их цепочку был привязан железный пестик от ступки. Груз позволял часам ходить исправно. За занавеской стояла кровать хозяйки с тремя пухлыми подушками, покрытая лоскутным одеялом. В углу, рядом с темной иконой, висел репродуктор, из которого вырывалось то шипение, то ворчанье. Он работал редко, т.к. часто рвались провода, идущие от города.

Бабушке Груни за восемьдесят. Лицо морщинистое, как меха у гармошки-хромки. Сухощавая, подвижная. Безбровые веки и удивительно светлые, добрые глаза. Бывало, сядет на табуретку отдохнуть, а неспокойные глаза ищут работу. Одевалась она проще простого. Сарафан, темная кофта, красная косынка и на ногах босанцы – обрезка валенок. Несмотря на возраст, вела хозяйство из десятка кур, петуха-бойца Петьки с длинными шпорами и радужного цвета хвостом. Он почему-то невзлюбил нас, и все норовил подскочить сзади и клюнуть. Две ангорские козы – противоположность петуху: ласковые, мягкие.

На отведенное место у печки мы принесли солому, покрыли ее какими-то старыми одеялами, в голову бабушка дала нам потертую овчинную шубу. Укрывались мы одеялами, взятыми из дома.

Почти весь класс жил в таких условиях, как мы, но, ни ОРЗ, ангин, кишечных инфекций не было. Продукты нам выдавали из склада, который находился позади магазина, а баранину, масло из погреба, вырытого рядом. Нам полагалось: крупы, мука, соль, сахар и молока вдоволь. На завтрак, обычно, хлеб с молоком пахучим, жирным, сладковатым или чай с маслом. На обед баба Груня готовила в одном чугуне сразу первое и второе из баранины, картошки, капусты и моркови. Смесь заливала водой и томила в русской печке.

Бывало, вернемся с поля в дом, наскоро мыли руки и садились за стол. Хозяйка с какой-то жалостью смотрела на нас, утирала кулачкам слезы с глаз, вздыхала и бралась за ухват. Вытащив чугун, открывала крышку, и по дому разносился такой дух "варева", что слюной тот час заполнялся рот. Деревянным черпаком наполняла алюминиевые миски до края. Туда же шло и мясо. "Варево" опустошалось моментально. Мясо от косточек отходило само. Мы поглядывали на чугун. Бабушка разливала остатки. На третье – молоко. После обеда, по закону Архимеда, полагалось поспать. На ужин гречневая каша с молоком, краюха запашистого хлеба, который раз в неделю пекла хозяйка. Иногда она баловала нас пирогами с картошкой.

Еда – едой, а работа – работой. Если стояло вёдро, ходили на ток. Ворошили, веяли на веялках зерно, загружали в телеги - бестарки и возили на лошадях на склад. Загрузим, отъедем от тока и наперегонки. Лошади от быстрого бега покрывались "мылом", значит, пора дать им отдых.

Мы все любили ходить на подсолнечное поле. Шляпки подсолнухов обычно повернуты к солнцу. Открутишь такую шляпу и блаженствуешь – ядрышки маслянистые, упругие.

Иногда нас отправляли убирать кукурузу, высоченную под два, три метра. Мы заходили в нее как в джунгли, и принимались дурачиться: кричали, прятались, запускали друг в друга початками, как гранатами. Девчонки в это время в посадке разводили костер и варили кукурузу в ведрах. С солью - объедение! Иногда зерна кукурузы жарили на противне. От такого яства не отказаться.

Если небо затягивалось тучами, нас отвозили на подводах к гуртам сахарной свеклы, которая требовала дополнительной очистки. Как-то сидят наши девочки на соломе, чистят свеклу, переговариваются, поют. Гена Талалаев незаметно подкрался и поджог за ними солому. Девчонки поют. Вдруг Тамара Фадеева оглянулась и давай кричать: "Девчонки! Горим!" – и сорвалась с места. Остальные, смеясь, за ней.

Свеклу мы приносили домой. Баба Груня делала из нее курагу в печке. Нарезанная ломтиками свекла высыхала до коричневого цвета и покрывалась сахаром, словно инеем. От такой сладости за уши не оттянешь. Даже Сан Саныч был не против такого угощения.

За работой дни летели быстро. Незаметно подходили выходные дни, и мы отправлялись через овраг в село Каменка Саратовской области. Там был приличный клуб, где гнали кино по частям, но главное - танцы под радиолу.

Перед поездкой приводили в порядок свои "костюмы", а девчонки - есть девчонки: ленты, бантики, прически... Поверх "парадного" платья, надевали фуфайки. Я, имеющий опыт вождения лошадей, был за кучера. Рассевшись в телеге на соломе, трогались. Ночь. Ни шороха, ни звука. Небо высокое, черное. Только Млечный путь, указывал нам дорогу. Скрип колес, топот лошади и наши звонкие голоса нарушали плотную тишину. Пели:

"Запрягай-ка, тятька, лошадь!

Серую, косматую.

Я поеду к милой в табор.

Там ее посватаю"...

Песня за песней и мы доезжали до клуба. Электрическая лампочка горела над входом. Местные парни курили. Нас встречали дружелюбно. Заходили внутрь. В зале полно молодежи. Вдоль стен на лавках сидели девушки и лузгали семечки. Шелуху не сплевывали. Она собиралась на их губах до самоотпада. Это считалось местным шиком. Начинались танцы. Вначале девчонки танцевали с девчонками, парни с парнями. Потом намечались пары. Вальсы, танго, фокстрот... Под звуки гармони местные танцоры выдавали такую "барыню", что ноги у остальных невольно отбивали такты. Танцы заканчивались далеко за полночь. Снова грузились в свой транспорт и, притихшие, уставшие, счастливые мы возвращались к себе.

Нельзя жизнь школы представить без вечеров отдыха. Желающих попасть на вечер было больше, чем достаточно, и поэтому выдавались пригласительные билеты и причем, только успевающим ученикам или активистам.

Как правило, вначале шла художественная самодеятельность. Дуэты Нины Минеевой и Лешки Аничкина встречались на бис. Сан Саныч тенором, подражая Козловскому, пел романсы, я иногда читал стихи и участвовал в физкультурных номерах. Василий Иванович Шаронов, учитель физкультуры, внешне соответствуя своей фамилии, придумывал замысловатые живые пирамиды. На счет "три" пирамида вырастала до потолка, и по этому же счету рушилась. Различные сальто и колеса, которые на сцене выделывали мы, вызывали восхищение у девчонок.

После самодеятельности, под радиолу, и редко под духовой оркестр, начинались танцы, а в перерывах – викторины.

Особенно веселыми были новогодние карнавалы.

Сверкающая елка, счастливые лица преподавателей, учеников, музыка, маскарадные костюмы, конфетти, танцы - большего веселья мы и не желали.

На традиционные февральские вечера в школу съезжались со всех краев СССР выпускники прошлых лет. Те, кто не мог приехать, присылали телеграммы или письма. Классные руководители гордились своими питомцами и подсчитывали, сколько из них поступило в вузы и техникумы.

Традиция встреч школьных друзей сохранилась в школе и по настоящее время. Как-то, уезжая на очередную встречу, дочь, окончившая московскую школу, поинтересовалась.

– Пап, вы что, первоклашки и соскучились друг без друга? Неужели найдутся чудаки и приедут?

Нашлись. С Урала, Иваново, Москвы, Пензы, Саратова... Впереди пятидесятилетие!

Походили по школе. В своем последнем классе, расселись за столы, в наше время были парты. Люба Маркина сделала перекличку. Некоторых не досчиталась. Светлая вам память, одноклассники.

Несмотря на внешние изменения приехавших, все оставались ребятами из десятого "В". Любе стоило немалого труда угомонить желающих высказаться. Успокоив, по списку вызывала каждого к столу для индивидуальной беседы. Вопросы сыпались со всех сторон, и отвечающий едва успевал открывать рот. Кто ты, что ты, с кем ты, где ты? И еще множество каверз. Затем, заполнив анкеты, чтобы прочитать их через пять лет, направились в актовый зал. На сцене плакат: "Первый тайм мы с тобой отыграли...". Многие не согласились с ним, считая, что игра не закончена, тайм просто затянулся.

Не обошлось без самодеятельности. Руководила ею Нина Семенихина. Когда дело дошло до физкультурных номеров, меня упросили не делать "любимую" мною стойку на голове, намекая на редкую растительность на ней. Довод оказался веским, пришлось отказаться от затеи, но песню "Грустные ивы" мы с Ниной исполнили, почти, как в школьные годы.

Время встречи пронеслось мгновенно. На прощание спели "Школьный вальс". Отворачиваясь, чтобы скрыть невольные слезы, молча из "храма науки" вышли на улицу.

В ресторане помянули учителей, ребят, которые уже никогда не будет вместе с нами. Подняли бокалы за живущих, своих детей, внуков, за школьную дружбу, за память и скорую новую встречу.

Расходиться не хотелось. Гурьбой отправились к мельнице. Солнце пекло нещадно. Лысая гора выгорела, осыпь ее блестела слюдой как в детстве. Но гора показалась мне чуточку ниже, чем была раньше. Решили искупаться. Рядом мальчишки прыгали в воду с "тарзанки". Нина Семенихина отважилась прокатиться как они. Руки ее на середине реки не выдержали, и в одежде, под наш и ребячий хохот, Нина ушла с головой под воду, но тут же вынырнула и помахала нам рукой.

– Ребятишки! Вода – класс!

– Бабка, посмотри в пачпорт, - предложил ей инженер из Снежинска, солидный Гена Талалаев.

– Геночка, мне недавно исполнилось лишь шестнадцать. А в этом возрасте шалости допустимы...

Дочь не поверила моему рассказу о встрече, но фотографии рассеяли ее сомнения.

Читатель, не думай, что я идеализирую свое время.

Вот, мол, пай-мальчики, пай-девочки кроме уроков, разумных книжек, разговоров о смысле жизни ничего другого не знали и имели отличные оценки по поведению. Нет.

Из-за перегруженности школы, мы учились в две смены. Зимой смеркалось быстро, и в классах рано зажигали свет. Как-то я, Володя Забелов и Юра Молчанов, решили сократить занятия. Поставили парту на "попа", вывернули лампочку, вставили в патрон мокрую промокашку. Зная физику, что вода является проводником электричества, сидим на уроке и ждем, когда высохнет прокладка. Шла химия, предпоследний урок. За окном – темень. Ольга Григорьевна водила указкой по таблице Менделеева. Вдруг свет замигал и потух. В классе воцарилась тишина, все знали о нашем "изобретении". Ольга Григорьевна недоумевала, что могло случиться? Вообще, в городе раньше часто отключали свет. На всякий случай, она пошла искать электрика или учителя физики, но они давно ушли по домам. Пощелкав выключателем, Ольга Григорьевна убедилась, что света нет, и отпустила нас с урока. Положительный опыт раннего окончания занятий мы использовали на следующий день, но физик раскусил нашу "автоматику". Разборка, кто это сделал, результата не дала, но с тех пор занятия по вечерам шли в полном объеме.

Производственная практика на заводе была обязательной для старшеклассников, и мы ходили на часовой завод, где делали единственные в СССР часы с кукушкой. Кто-то из нас склеивал ящички для ходиков, кто-то занимался комплектацией маятников, кто-то работал на незамысловатых прессах, а мне досталось клеить голоса "кукушек". Это деревянный четырехгранник, с кожаным мехом на конце. Сожмешь его, а он ку-ку. Набрал я бракованных голосов и раздал ребятам. Не сговариваясь, их принесли на урок английского языка. Вела его Клавдия Осиповна Костюнина. Строгая, требовательная. На ее уроках стояла такая тишина, что муха пролетит, и то слышно. И в этой тишине вдруг раздавалось то с одного ряда, то с другого - дружное ку-ку. Учительница в ужасе. Встала из-за стола, и грозно сказала.

– Прекратить безобразие!

Не успела она произнести, как "птички" вновь подали голос.

– Ах, так! – хлопнув дверью, Клавдия Осиповна выбежала из класса.

Мы притихли, что будет?

Красная, с потным лбом, англичанка, размахивая руками, почти вбежала в класс. Следом вошла директор. Началось дознание. На следующий день меня, как зачинщика безобразия, протянули в стенгазете и без матери запретили являться в школу.

– Валерий, я опираюсь на вашу совесть, – краснея, сожалел Сан Саныч.

Мать пришлось привести...

Или другой случай. На истории мне показалось скучно, и думал, чем бы заняться. Вдруг на парту села огромная сизая муха. Я поймал ее, кулак приложил уху. Пленница отчаянно жужжала. Я тронул за плечо впереди сидящего Гену Талалаева и шепотом попросил нитку. На вопрос, зачем? Ответил ему, что скоро увидишь. Из размохрившегося обшлага рубашки он выдернул ее. Я осторожно взял муху за крылья, Гена привязал за лапки нитку, и отпустили. Сделав круг, другой по классу, муха села перед Марией Ивановной и поползла по журналу. Стараясь спугнуть, она махнула раз, другой, муха не улетала. Мы, вытянув шеи, наблюдали. Муха взлетела и села историчке на лицо. Поймав за нитку, Мария Ивановна встала и грозно спросила: «Кто это сделала?» Все промолчали. Ведь знали о проделке только мы с Геной. Строгий взгляд учительницы остановился на нем, а потом на мне. Пришлось приводить родителей, а в стенгазете появилась статья «Мухоловы» и карикатура. Мы с Генкой держим вожжи, привязанные к двойкам, а над нами летит огромная муха.

Побеги, не выученные уроки, пререкания с учителями, опоздания были цветками по сравнению с "ягодкой" Юры Никитина. Никто из мальчишек нашего класса не курил, и зачем Юра принес спички в тот злополучный день - не известно. Школа в зимнее время обогревалась как до революции, через систему калориферов. Суховоздушный котел стоял в подвале, и горячий воздух из котла растекался через систему воздуховодов по всему зданию. Юра зажег бумагу и бросил в отверстие калорифера. Повалил дым. Испугавшись, Юра и Гена схватили у технички ведро с водой и вылили туда. Пока тушили, явилась директриса и хулигана увела в свой кабинет. Возвратившись, Юра молча взял портфель, махнул на прощание нам рукой и ушел. О его выходке сразу же узнала вся школа. На нас смотрели, как на прокаженных. Судьба парня висела на волоске. Срочный педсовет должен был решить его судьбу – закончит он десятый класс или получит "волчий билет"? Юру оставили до первого нарушения дисциплины. По семейным обстоятельствам, после окончания девяти классов, он перешел в вечернюю школу, а после нее поступил в Оренбургский мединститут. Сейчас он уважаемый в Кандалакше доктор. 

Кто из нас в школьные годы не влюблялся?

Мало было таких среди нас, которых любовь обошла стороной. Я не оказался в их исключении. Одни любили тайно, другие – явно, но дальше этого чувства не шли. Сейчас смешно вспоминать, как мы, парни, боялись даже притронуться рукой к девчонке, не говоря уж о поцелуях. Нас не так воспитывали.

Отзвенел последний школьный звонок. Впереди экзамены на аттестат зрелости. Каждый экзамен – это волнующее событие для нас, выпускников, учителей, родителей, шефов. Стол, за которым сидел экзаменационная комиссия, всегда утопал в букетах сирени, жасмина, ландышей. Экзамен за экзаменом, и все позади.

- Ура! Свобода!

Однако радостного крика не получилось. "Что впереди? Что будет завтра?" – задавали мы себе вопросы.

Вот и долгожданный выпускной вечер. Десять лет мы мечтали о нем. Все торжественно притихшие, повзрослевшие. Мальчики подстриженные, а некоторые даже выбритые, в костюмах, белых рубашках с галстуками, девчонки – раскрасавицы: коричневые форменные платья, шелестящие от крахмала белые фартуки, в волосах немыслимые банты, на ногах чулки-паутинки и туфли на высоких каблуках. Остановись мгновенье, ты прекрасно!

Актовый зал переполнен. На сцене стол под красным сукном, развернутое Красное знамя и огромный плакат: "Привет выпускникам!"

Под гимн Советского Союза, исполненный духовым оркестром, все встали. Директор, Нина Сергеевна Юрьева, объявила об открытии вечера. Аплодисменты заглушили ее дальнейшие слова.

Под звуки туша один за другим, первыми на сцену поднимались медалисты. Среди них наши "золотые" – Галя Воробьева и Галя Терешина. Нина Семенихина – "серебряная". После медалистов аттестаты зрелости получали остальные ученики. Вручение закончилось. Начался последний бал...

Перед рассветом всем классом пошли гулять по городу. Под руки, с песнями, шутками, дошли до железнодорожного вокзала. Поднявшись на мост, с грустью провожали проходящие в это время составы. Машинисты поездов, гудками приветствовали нас. Все было так недавно и так уже давно.

Детство закончилось. Это был 1959 год. Мне восемнадцать лет.

Время летит неумолимо. Ему не скажешь: "Остановись!" На пятидесятилетие со дня окончания школы в 2009 году мы снова собрались, но уже меньшим составом.

Приехал Володя Забелов с женой из Свердловской области, Галя Пензякова из Тулы, Таня Ильина из Саратова, я из Москвы, Юра Никитин из Кандалакши, а остальные семь человек – сердобчане: Саня Крутов, Галя Терешина, Нина Семенихина, Аня Хохлова, Катя Цыганова, Инна Лазутина, Люба Маркина.

Люба была ведущей. Посидели в нашем классе, поднялись на второй этаж. Взгрустнули. Вышли на крыльцо и сфотографировались. Посидели в кафе, помянули учителей и ребят из нашего класса.

Потом начались разговоры. Глядя на этих убеленных сединами людей, которые снова стали теми мальчишками и девчонками из 2ой школы, невольно подумалось, что мы душой остались теми же, какими были в те далекие годы.

Заиграл школьный вальс, начали танцевать. Таня Ильина выступила в индивидуальном разряде. Галя Пензякова пела на бис. На закате разошлись с тем, чтобы на следующий день встретиться в доме у Ани Хохловой на берегу Сердобы. Сходили на речку, искупались, посидели за чаем в саду. Прощаясь, решили встретиться через пять лет, пожелав друг другу здоровья и активного долголетия.

~ 15 ~

 

---

назадъ

титулъ

далѣе