Благословенные дела
Каждый кулик хвалит свое болото – разве это не естественно? Вот и я хочу рассказать о своих местах, о природе, которая окружала меня с детства. Известно, что среда накладывает свой отпечаток на душу человека.
Не трудно представить себе восхищение тех, кто три века назад пришел на берег Сердобы, чтобы основать здесь поселение. Сумели пращуры выбрать место, где река вписалась в естественные луга для скота, в поля для земледелия, в леса для промысла зверя и добычи дикого меда. Родников в окрестностях оказалось больше, чем в раю. Оттого, наверное, сердобчане отличаются долголетием.
Лысая гора
По местному – "Лысуха". Несомненно, она – генератор и накопитель положительной энергии. Это часть высокого берега реки, отсеченная от города оврагом.
Гора встала на ее пути, повернув течение почти на девяносто градусов.
Лысуха высоченная, а небо – бездонное.
солнечную погоду белесая осыпь горы искрилась от примеси слюды, а выступы камней казались гигантскими ступенями.
Одним крылом она уходила в овраг, а другое, с множеством тропок, пробитых коровами, козами, баранами – пряталось в чернолесье.
Для нас, детей, гора была высотой, откуда открывались необозримые дали. Действительно, стоило подняться наверх, и виделась сверкающая река в серебряных чешуйках волн, которые накатывались одна на другую, а у плотины рассыпались, отталкивались и снова наступали на преграду. Ускользнув в сторону шлюза, река змейкой скрывалась под вековыми ивами. В их кронах просматривалась крыша водяной мельницы, а поодаль виднелся маленький домик мельника. Дальше река спокойно дремала в причудливых зигзагах берегов. С реки взгляд переходил на домишки Пригородного села, которые с высоты казались игрушечными, а лошади, запряженные в телеги, жуками. За селом, куда хватало взгляда: поля, поля, поля и только полоска леса останавливала их, чтобы не свалились в яму за горизонтом. Так хотелось узнать, а что за той далекой чертой? Смесь ветра, солнца, запахов полыни, чабреца и чего-то необыкновенного притягивало к обрыву, с желанием взлететь, и сожалел, что человек не имеет собственных крыльев!
Лысуха привлекала и будоражила мальчишеское воображение еще и пещерами, невесть кем и когда отрытыми. Одни мальчишки баили, что в них скрывался отряд пугачевцев, другие считали пристанищем разбойников. Если честно, то ходы в горе остались после разработки дикого камня для строительства домов и мощения улиц, но это не умаляло таинственного мира пещер, и мы старались обследовать каждую, надеясь отыскать в ней что-либо интересное.
Большая часть входов от времени обвалилась, но где сохранялась возможность пролезть – мы пролазили внутрь. Там несло прохладой, сыростью, плесенью. Кое-где сверху капала вода, а то и стекала по стенам ручейками, образуя на полу холодные озерца. Даже летучие мыши не останавливали наше любопытство, мы продвигались вперед.
Как-то, на стене очередной пещеры, мы обнаружили надпись: "В правом углу зарыт меч". Это ошеломило. Мы бросились туда. Стена давнего камнепада встала на пути. Выбравшись наружу, решили: "Молчок, никому ни слова. Завтра меч будет наш".
Прихватив саперную лопатку и дополнительный керосиновый фонарь, рьяно принялись за дело. Копали, растаскивали завал как одержимые. Вспотели. Час возимся, второй – завал оставался прежним. К обеду, напрочь уставшие, поняли, что с нами кто-то сыграл злую шутку, а за проделанную работу можем называться артелью "Напрасный труд". Однако это не охладило пыла дальнейшего кладоискательства и приключений.
Лысуха доставляла нам радость и зимой. Выбрав пологий склон, либо на лыжах, либо на санях-дровнях, с бешеной скоростью неслись вниз. Из глаз катились слезы, ветер обжигал лицо. Хвост снежной пыли оставался позади. Страха упасть не было. Скатившись, в душе звучала радость, что не упал - это давало право считаться среди мальчишек отчаянным и смелым.
Березки...
Я не могу представить свое детство без них.
Они дороги каждому сердобчанину.
Кто их рассадил и когда?
Одному Богу известно, но говорили, что до революции был лесник, который посадил это чудо и сосновые боры.
Роща радовала, радует и будет радовать еще многие поколения, если нынешнее отнесется к ней сердечно и бережно.
"Березки!
Девушки-березки!
Их не любить лишь может тот.
Кто даже в ласковом подростке
Предугадать не может плод".
Сколько любви, нежности вложил Сергей Есенин в эти строки. Их можно отнести и к моей роще, лоскутику "березового ситца", который одинаково привлекателен в любое время года и в любую погоду.
Бывало, еще не отыграют талые воды, ложбины полны ею, еще в овраге дотлевают остатки снега, а мы, пацаны, уже в березках. Слушали, смотрели, нюхали, вбирая всей своей кожей начало весеннего пробуждения жизни. Новорожденная энергия передавалась и нам. Сердце гулко стучало в унисон с природой, будя новые надежды, новые ощущения. Мы были счастливы так, как бывают счастливыми только в детстве.
Особенно хороша роща, когда деревья окутывались нежно-зеленым туманом первой листвы – мягкой, пахучей. Пестрели подснежники, лютики, на открытых, перегретых местах мать-и-мачеха подставляла свои золотые головки солнцу. Глядя на весеннюю суету, удивлялся, откуда у травы сила приподнять прошлогоднюю листву, траву и выбраться на свет божий. На земле, на коре деревьев, на пнях копошились козявки, жучки, паучки. Трещали крыльями майские жуки, беззаботно порхали лимонницы. Птичье многоголосье набирало силу. Стволы берез ослепительно белые, а кое-где из надрезов бежал сок – березкины слезки, сладковатые и приятные. Сядешь на припеке под какое-нибудь дерево и под его шум невольно уснешь.
Летний зной роще был не страшен, в ней и тенисто, и вместе с тем светло. Деревья, создавая прохладу, заслоняли землю от горячих солнечных лучей. С наступлением ягодной поры звонкие голоса ребятишек будили летнюю дрему рощи.
Осень – пора радужно-пестрой листвы, нитей паутины и тишины перед Успеньем. Хорошо было шуршать опавшей листвой, собирать грибы и слушать редкий пересвист синиц. Даже в нудный дождь, березки не теряли своей прелести. Стволы деревьев будто бы отлакированные, на концах веток дождевые алмазинки, запах сырости, прелой листы, грибов действовал бодряще.
Зимой в березках казалось теплее от снежного одеяла. Тишину нарушали лишь барабанщики – дятлы, сороки и голоса лыжников. Краснобокие снегири – украшение заснеженным деревьям.
На майский праздник, день Победы, Пасху или просто в погожее воскресенье, горожане целыми семьями, с провизией, а кто с гармошками, шли в рощу. Мест хватало всем. Обычно объединялись в компании. Под хмельком взрослые вели беседы о житье-бытье, играли в карты, пели, танцевали. Иногда сходилось несколько гармонистов, певцов, объявлялись и виртуозы – ложкари. Народ собирался вокруг них будто бы на концерт. Начинали с частушек: озорных, веселых. Казалось, они бесконечные и сочинялись на ходу. Гармонисты, перемигиваясь, мол, знай наших! подзадоривали остальных. Ложкари выдавали лихую дробь, и не верилось, что в их руках обыкновенные деревяшки.
Частушки заканчивались, но не заканчивалось пение. В те годы была свежа память о прошедшей войне и тех, кто не вернулся. Кто-то из женщин начинала в полголоса песню из кинофильма «Кубанские казаки». "Каким ты был, таким остался. Орел степной, казак лихой"..., несколько голосов подхватывало, затем пение нарастало, вовлекая новых исполнителей. О чем не поплачешь, про то не споешь. Русские умеют петь и сердцем и душою.
Я стоял и слушал, к глазам подступали слезы, но все-таки я мальчишка, переживания мои короткие. Бежал на поляну к "гигантским шагам". Это врытый в землю высокий столб с прикрепленным к верхушке колесом, от которого тянулись канаты с петлями на концах. Надеваешь петлю до подмышек, крупными шагами разбегаешься до тех пор, пока не оторвешься от земли и не полетишь по кругу...
Гулянье заканчивалось к вечеру. Народ расходился неохотно. Роща незаметно пустела, замирала, наступала тишина. Ночь опускалась на неё.
Теперь, когда я приезжаю в родной город, непременно иду в "Березки". Сейчас они не так молоды, но по-прежнему празднично-светлые. Входя в них, ощущаю, будто тяжесть спадает с меня и набираюсь новых сил. От прилива радости хочется крикнуть: "Люди, будьте людьми! Берегите друг друга! Любите природу!"
Родники считаются кровью земли.
Наша задача не дать им иссякнуть, если высохнут, оскудеет наша жизнь.
Новый родник у подножья Лысой горы
Из родников оврага Шишковика раньше пила большая часть города. Я хорошо помню позеленевшие, разбухшие деревянные трубы, уложенные вдоль оврага. По ним вода самотеком сбегала в водоразборные бассейны, установленные на некоторых улицах.
Мало-помалу современный водопровод вытеснил бассейны, и сохранился лишь один, на улице Первомайской, но в сильно переделанном виде. За ненадобностью заглохли былые шишковские источники.
Популярным был родник на Набережной улице у обрыва, неподалеку от технического училища. Когда-то над ним был сделан кирпичный панцирь с трубой наружу. Сейчас родник распался на несколько рукавов и уже нет прежнего того шума, который он когда-то создавал, скатываясь с обрыва среди вековых ветел.
Родник на месте нынешнего Дома культуры часового завода, был завален при его строительстве.
Родник под горой, по которой мы ходили по тропке к реке, напротив бывшей плотины, богат был содержанием железом – заглох.
Майский родник, несмотря не на что, продолжает жить Он – всем родникам родник, памятник природы местного значения.
К нему вело множество дорог.
Мой путь чаще всего лежал мимо военной базы, через овраг и сосняк, посаженный будто бы по линейке.
За железной дорогой, еще сосняк – грибной и ягодный, с его пригорка виднелась дуплистая, развесистая ветла, из под которой бил ключ.
В блюде деревянного сруба в воде отражались облака, солнце...
Я любил наблюдать за игрой султанчиков на дне, они то затихали, то взрывалась, раскидывая песок по сторонам.
Вода была холодной, до ломоты зубов, и имела едва уловимый запах земли, пить ее хотелось бесконечно.
Как-то ветлу опалила молния.
Ветки обгорели, поникли, засохли.
Оставшись без матери-опекунши, родник умирал: пропала былая веселость водяных струек, дно обмелело, сруб начал обрастать зеленой плесенью.
Но добрые руки не оставили источник в беде: подновили сруб, углубили и очистили дно, а сверху соорудили короб.
Родник воскрес, продолжая дарить людям целебную влагу.
"Белый угол" на реке Сердобе – незабываемое место моего детства.
Река здесь петляет, образуя один угол за другим.
Песчаные пляжи чередуются с обрывистыми берегами, отмели с глубокими рыбными омутами, но не это привлекало меня туда, а цветущая весной черемуха, отчего и зовется место – "Белый угол". Черемухи пенистой, легкой, как кружевное покрывало было необозримо много. Издалека ветки деревьев не просматривались, скрывались в волнах белого цвета. Запах в округе стоял такой, будто бы там разлили бочку духов.
"Белый угол" – место спевок соловьев. Хорошо было, сидя на обрывистом берегу, свесив босые ноги, дышать черемуховым ароматом и слушать, как один за другим выступают участники соловьиного хора. Их песни звучали то совместно, то раздельно.
Тику..., тику..., тику..., у..., у..., у..., ю..., ю..., - выдавал солист коленце за коленцем. Короткая пауза. Ею тут же воспользовался другой соловей. Фью..., фью..., фью..., ф...ь...ю...ю...ю... тянет он, казалось, до изнеможения. Его перебивает третий певец, внося в прежние мелодии что-то свое, неповторимое.
Однажды мне захотелось увидеть эту необыкновенную птицу. Осторожно, как только мог, подкрался. На миг соловей прекратил пение, тряхнув головкой, снова закатил разудалую трель. "Мол, смотри на меня, вот я каков. Мал да удал". Я стоял в неудобной позе и боялся пошевелиться, а он пел, пел, пел.
Говорят, длинна трели соловья, зависит от его возраста, чем старше птица, тем длинней и разнообразнее коленца. Мой соловей, наверное, был старый ловелас и хотел своим пением покорить незримую для меня молодую подружку. Я не стал мешать этому и так же тихо оставил место своего наблюдения.
В Зеленограде, где я живу теперь, как-то весной шел вдоль пруда. Вечерело, цвела черемуха, поток машин двигался по плотине. Неподалеку шумели корпуса завода. Мое внимание привлекли люди, безмолвно стоящие у черемухи. Я не из любопытных, но шаг замедлил и поинтересовался, в чем дело? Солидный бородатый мужчина приложил палец к губам и кивнул головой, послушай. Я прислушался. Невероятно, но факт. Почти посреди города, машин, заводов – и вдруг соловей. Слушая его, я невольно, мысленно перенесся в "Белый угол" моего детства.
Водяную мельницу я отношу к благословенному месту.
В детстве, как и все мальчишки, я зачитывался приключениями: «Таинственный остров», «Дети капитана Гранта», «Робинзон Крузо», «Граф Монтекристо» и еще множеством книг о тайнах морей, пиратах, мужественных путешественниках. Прочитанное будило мою фантазию, и я видел всюду чудеса, искал клады, собирался удрать из дому к пиратам, и мне ужасно хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на русалок, которые, по словам мальчишек, жили на острове у мельницы.
Однако клады не находились, пираты были далеко, оставались русалки. Ранними утрами, когда ходили на рыбалку мимо мельницы, я прислушивался, не захохочут ли они, но слышался лишь скандальный крик ворон, да журчание воды.
Уговорить братьев или кого-нибудь из друзей сходить к мельнице ночью не удалось, а одному было страшновато - вдруг защекочут? Постепенно желание увидеть русалок вытеснялось прозаичным желанием посмотреть, как работает мельница. Здесь повезло больше. Наш класс повели туда на экскурсию. Оказалось, что в работе мельника не меньше занятности, чем в ином приключенческом романе.
Здание из красного кирпича было построено купцами в начале прошлого века. Громадное, окруженное кольцом старых ветел, и оттого всегда в тени, оно казалась таинственным и мрачным. Плотина перегородила реку и заставляла воду частью бежать через шлюз, а частью вращать огромное деревянное колесо с множеством лопастей. Через систему ременных передач, валов, валиков движение от него передавалась огромным каменным жерновам внутри мельницы. Мы вошли в здание и чуть не оглохли от звона, стука, скрежета. Всюду лежала серая мучная пыль. Ею пропахла наша одежда.
Рассказывал нам о работе мельницы живописный дед, похожий на Ворчуна из сказки «Белоснежка и семь гномов». Начался осмотр с третьего этажа. По скрипучей лестнице мы поднялись и увидели, как расторопные рабочие высыпали шуршащее зерно в желоба, и как оно ускользало этажом ниже. Мы спустились туда, жернова вращались беспрерывно. В центр между ними стекало зерно.
– Вот здесь, ребятишки, вся хитрость заключена. Если прозеваешь и оставишь жернова без зерна, они тут же изотрут себя в порошок, и все пойдет насмарку, – улыбаясь, говорил "Ворчун".
– А кто же ночью следит? – спросил кто-то из нас.
– Я или мой напарник.
– А спать хочется?
– А то, как же! Как и любому живому существу, – мельник смахнул рукой мучную пыль с мохнатых бровей, потер кулаком мясистый нос, громко чихнул. – Прости меня, Господи, – и продолжил рассказ. – Хочется спать, да колется. Кот спит, а мышку видит. Так и мельник - дремлет, а на колеса уши навострил, и по нему определяет, подается ли зерно. Вот так, дорогие мои. Пойдем смотреть дальше.
Из-под жерновов мука непрерывной лентой попадала на мельчайшие снующие туда-сюда сита с магнитами. Просеянная, через воронкообразный короб, мука проваливалась вниз.
– А зачем магниты? – спросил я.
Мельник, вытирая лицо фартуком, поинтересовался.
– У всех есть зубы? Не дай бог в муку попасть чему-нибудь железному. Хана будет им. Вот магниты и улавливают случайный металл. А теперь пойдемте дальше.
Внизу грузчики подставляли мешки под узкое горло короба. Наполнив их мукой, тут же большими иглами зашивали и, взваливали на плечо, играючи уносили на склад.
- Ребятишки, узнали, как хлебушек достается? В нем скрыта не только сила природы, но и забота человека, который растил, молол, выпекал. Кто хлеб не уважает, тот счастлив не бывает, – заключил "Ворчун". – А теперь ступайте, ребятки, по домам, а будет охота, приходите без всякого стеснения. Буду рад.
Уходя, каждый из нас уносил ощущение, что побывали в сказке. Я еще долго вспоминал скрип жернов, запах муки, шум воды и добродушного мельника.
~ 8 ~
