Залетов Н. А. Бойцы переднего края
Марш Победы
Про нас песня:
Солнце скрылось за горою,
Затуманились речные перекаты.
А по берегу крутому
Шли с войны домой советские солдаты.
Мы шли полями и боровиками, огнищами, пыльными проселками.
Дни стояли знойные и солнечные.
Выгоревшие гимнастерки желтели, как ржавая солома, сапоги поседели от дорожной пыли.
Шли мы через древнюю псковскую землю — край заповедный, край партизанский.
Шли издалека, с берегов Балтики.
Тарту, Пярну, Курляндский полуостров, Рига, сотни километров пути позади.
Мы шли, не чувствуя усталости, радуясь теплу, солнцу, миру.
Впереди — родной Ленинград.
Дорога, обогнув озеро, которое светлело в разрывах леса, взбежала на холм и затерялись в лугах.
Никогда больше не довелось видеть мне такой высокой травы.
В разнотравье рдела крупная земляника, отчаянно кричали дергачи.
Никто не смел ступить на обочину, потянуться за спелой ягодой.
Через каждые тридцать метров на фанерных щитах надписи: «Мины!»
Смерть пряталась в непроходимых медоцветах.
Кончились луга, справа и слева побежали молодые елочки.
На их ветках, золотых в лучах заходящего солнца, покачиваются брусничные шишки.
— Елки цветут.
Пора сенокосная, — сказал шагающий рядом со мной боец. — Перестоит трава.
Косить, наверное, некому, а может, мин боятся.
С головы колонны донеслось:
— Стой! Разойдись!
Отдых.
Солдаты поотделенно ставят в пирамиды оружие, погружаются в мягкую траву, с наслаждением снимают сапоги, сделавшиеся чугунными от долгого перехода.
Кто помоложе да пошустрее, уже бежит с косогора к лесной речушке-перешпойке.
Командую взводу располагаться на ночлег, назначаю дневальных и спускаюсь к речной прохладе.
У кромки воды на желтом песке чернеет искореженный станковый пулемет, валяются наполовину заметенные тиной коробки из-под пулеметных лент.
Чуть поодаль, в полузасыпанном окопе, лежит на боку наша сорокапятка.
Одно ее колесо глубоко вросло в землю, другого нет.
Наверное, кто-то снял.
Бойцы, забыв о речной прохладе, молча разглядывают место боя.
— Насмерть стояли! — сказал один.
Другой, помоложе, спросил:
— А где же немцы?
— Вон, видишь, — указал ему товарищ на противоположный берег.
В зарослях тальника угадываются бронированные туши двух пегих «тигров» с длинноствольными пушками.
— В сорок первом бой был? — вопросительно протянул молодой солдат.
— Салага, — беззлобно отозвался старший. — «Тигр» у немцев с сорок третьего...
Чего стоим, пошли окунемся...
Поздним вечером командир полка подполковник Кубатко собрал ротных, взводных и объявил:
— Привал двухдневный.
Боевая задача полка — помочь жителям деревни Катинна.
Деревушка — километра три отсюда.
Ротные, записывайте задания.
Я проснулся с первыми птицами.
Лучи солнца чуть позолотили мягкие облака, речушка не угадывалась в молочном тумане.
Утренняя роса холодила босые ноги, а серая дорожная пыль была теплой — еще не успела остыть за ночь.
Обойдя дневальных, спустился к реке, чтобы умыться.
Наступил час подъема.
И вот мы уже в полной амуниции шагаем по лесной дороге.
Впрочем, вещмешки и автоматы оставлены под присмотром на биваке.
Следом за нашей ротой лениво тащится трофейный битюг, запряженный в зеленую фурманку.
За спиной возницы торчат к небу черенки лопат, топорища.
Дерево отполировано нашими ладонями — сколько мостов мы навали на своем пути!
Наша рота так и зовется — плотницкой.
Даже те солдаты, которые до войны и топор в руках не держали, за время марша освоили ремесло.
Дорога опять вывела к лугам, только с противоположной стороны.
Утопая по грудь в траве, удалялась от нас цепочка бойцов.
У каждого в руках длинная палка с широким кольцом на конце, за спиной ранец, на голове черные наушники.
Минеры двигались медленно, ритмично покачиваясь из стороны в сторону.
Издали они были похожи на неторопливых косарей.
Обезвреженные мины сложены кучками в придорожной канаве.
Успела уже поработать 3-я рота.
Наш командир дал команду:
— Шире шаг!
Деревенька началась огородами.
Среди грядок стояли чучела, все как одно наряженные в зеленые немецкие мундиры, на головах рогатые каски.
Деревенская улица заросла подорожником — ни тележной, ни машинной колеи.
От колодца еле угадываются пунктиры тропинок по дворам.
Целых изб раз, два — и обчелся.
Большинство жителей, заслышав нашу песню, выходили из землянок.
Команда: «Разойдись!»
Мы — в окружении женщин, детворы, стариков.
«Мужиков у нас, — потом шутили женщины, — два председателя: сельсовета и колхоза».
Меня «допрашивает» усохшая, востроносая старушка.
С нею рядом девушка с перекинутыми на грудь русыми косами.
Но участия в беседе она не принимает.
Потупив глаза, гладит босой ногой подорожник, словно ищет что-то.
— Сынок, ты никак командир?
— Командир, бабушка.
— То-то я вижу на тебе золотые погоны. А по званию?..
— Младший лейтенант...
— Бог с ним со званием, вижу по медалям, повоевал. Как звать-величать?
— Николаем.
— Как и нашего, — включилась в разговор девушка.
Девушка вспыхивает, откидывает косы на спину.
По ее волнению догадываюсь: неведомый мне Николай — жених ее, а может, и муж.
— Я и говорю Веруньке, — старуха кивнула на девушку, — подойдем к тому, к тебе, значит.
Сразу видать — вояка. Где ж бился с врагом?
— Под Ленинградом, потом — Нарва, Эстония, Латвия.
— Местный, считай, — перебивает старуха. — А в Германии не был?
— Не пришлось.
— А мы-то хотели про Николашку нашего спытать. С Одеру, река такая в Германии, письмо весной прислал и как в воду канул.
— Вернется, бабуся. Непременно вернется.
Старуха с девушкой отошли от меня.
Ищу глазами ротного, слышу — кто-то теребит меня за штанину.
Белоголовый мальчуган лет пяти, запрокинув личико, глядит на меня.
Беру его на руки.
— Чего тебе, малец?
Мальчишка обвил руками шею, прижался щекой и горячо дышит в ухо.
Я поглаживаю его по спине и чувствую бугорки позвоночника под рубашкой.
Мальчонка что-то шепчет мне на ухо.
Наконец разбираю:
— Ты не мой папка?
Отрываю осторожно от себя, поднимаю к небу:
— Нет, малыш.
— Дядь, а ты сильный? Брось меня к солнцу. Мамка говорила...
Меня почему-то душат слезы, я бережно подбрасываю несколько раз малыша.
Он, довольный, смеется.
Потом ловко выскальзывает из моих объятий и теряется в толпе.
Закипела работа.
Замелькали на солнце лопаты, застучали топоры, завизжали пилы.
Каждому бойцу нашлось дело: одни разбирают заросшие травой руины школы, которую сожгли фашисты, другие валят сосны в лесу, третьи распиливают их на тес.
Нам помогал и стар и млад.
Через два дня, как будто из-под земли, вырос сруб начальной школы.
А через некоторое время на месте землянок встали четыре жилых дома.
Через речку выгнулся ажурный мостик.
Работа была закончена.
Умывшись у колодца, я присел на завалинку разрушенной хаты, от которой осталась лишь печная труба.
Напротив, на пригорке, пламенела стеклами окон выстроенная школа.
Вспомнился Коля Смирнов — лихой пулеметчик из моего отделения.
Вспомнился потому, что последний наш разговор с ним был о школе.
... Чуть больше года назад мы лежали с ним в тесном окопчике в прифронтовом лесу.
Ждали наступления на Выборг.
Тогда уже ясно было: фашистов мы разобьем совсем скоро.
Красная Армия успешно наступала на всех фронтах.
Солдат, сколько бы он ни воевал, считает войну временным делом — все его думы о будущем, о мирном труде.
Я имею в виду нашего советского солдата, а не профессиональных убийц из армий капиталистических стран.
Коля Смирнов мечтал быть учителем.
Наверное, потому, что его невеста обучала детишек грамоте.
Он рассказывал о школе в родной деревне, и она была как две капли воды похожа на эту, выстроенную нами на Псковщине.
Такая уж традиция в русских деревнях — строить школы на холме, поодаль от изб.
Чтобы детям было больше простора, чтобы классные окна ярче освещались солнцем.
О чем мы говорили тогда с тезкой, сейчас и не вспомнишь подробности.
Начал донимать гнус, мы поняли: белая ночь кончилась.
Ждали солнца, чтоб немного согреться и просушить одежду.
Противник квадрат за квадратом обстреливал из минометов наши позиции.
На чавканье мин не обращали внимания.
За ночь тело затекло в неподвижности.
Коля Смирнов и предложил:
— Давай, тезка, поменяемся местами.
Поменялись, и тут же в вековую ель ударила вражеская мина.
Осколки срикошетили на наш окоп.
Я остался цел и невредим, а Колю унесли санитары.
Потом я слышал, что умер он в госпитале от потери крови.
Но сейчас, глядя на школьные окна, в которых горела вечерняя заря, мне хотелось верить — пулеметчик Коля Смирнов остался жив.
Ведь всякое случалось на войне.
Но, честно признаться, мне и сейчас трудно представить отчаянного бойца спокойным учителем.
Я еще раз взглянул на алые стекла.
Мелькнула мысль, что за этими стеклами в районный центр ездил на своей танкетке командир нашего полка.
И добился, привез.
Еще подумал, наверное, и у нас на родине сейчас плохо со стеклами и нужно будет прихватить с собой бронебойную пулю — ее сердечник не хуже стеклореза.
В рассказе о работе бойцов в селе Катинна нет вымысла.
Да, буквально через две недели отважные воины стали солдатами труда.
В подтверждение цитирую полученное командованием полка письмо, единогласно принятое благодарными колхозниками.
Его текст гласил:
«Мы, колхозники сельхозартели «Красноармейский», приносим вам свой сердечный и благодарный поклон за оказанную нам, труженикам колхозных полей, большую бескорыстную помощь.
Мы благодарим вас за заботу о семьях погибших воинов, за строительство новых домов.
Мы благодарим вас за строительство школы для наших детей.
Дети наши никогда не забудут, что школа эта была построена советскими солдатами, которые избавили нас от немецко-фашистского ига и спасли нашу Родину от порабощения.
Мы будем воспитывать наших детей в духе любви к Красной Армии.
Будем готовить из них достойных защитников социалистической Родины.
Спасибо вам, дорогие гвардейцы, за то, что помогли нам избавиться от фашистских поработителей и отстояли колыбель революции — город Ленинград.
Счастливого пути, славные гвардейцы! Пожелаем скорее возвратиться к мирному труду».
В первых числах июля сорок пятого года мы вышли на Пулковские высоты.
Я долго бродил по осыпавшимся траншеям и окопам, лазил в черные зевы разрушенных блиндажей, прицеливался из вросших в землю орудий.
Вокруг царила тишина, полная мирных звуков: в траве стрекотали кузнечики, в синем небе звенела птица, с дальнего холма сползал черным жуком колесный трактор, волоча за собой пятнистый немецкий бронетранспортер.
Его фырчание совсем не было похоже на рокот грозных машин.
И лишь глазастые ромашки тревожно бились на ветру желтыми головками, осыпая пыльцу.
Из них мы и сплели венки для наших друзей-товарищей, навечно оставшихся лежать здесь.
Состоялся митинг у братских могил.
Мы клялись помнить наших боевых сподвижников, беречь пашу землю и мир на планете.
Здесь я дал клятву всегда быть солдатом.
... На Пулковских высотах наша гвардейская часть сделала свой последний привал.
Закончился тысячекилометровый марш — марш Победы.
На следующий день мы были гостями ленинградцев.
Город Великого Октября, город Ленина торжественно встречал своих защитников.
Улицы бурлили.
Наш путь от мясокомбината до Дворцовой площади, где состоялся парад, устилали цветами.
Незабываемый день 8 июля 1945 года...
На Дворцовой площади состоялся митинг.
После него начался парад частей Ленинградского гарнизона.
Нашей дивизии выпала честь пройти первой торжественным маршем.
Во главе колонны на вороном коне ехал Герой Советского Союза генерал-майор Щеглов.
Спешившись, генерал направляется к трибуне отдать рапорт Маршалу Советского Союза Леониду Александровичу Говорову.
Затаив дыхание мы вслушиваемся в чеканные слова нашего комдива, не отрываем взгляд от прославленного полководца.
Маршала Советского Союза Л. А. Говорова мне довелось видеть совсем близко несколько раз.
Он вручал мне орден Славы первой степени.
Крепко пожал руку и наказал:
— Гордись, Залетов, будь всегда достоин награды.
Помни, твоя золотая Слава под первым номером.
Уже после победы, Энской части вручалось новое гвардейское Знамя.
Это Знамя — символ воинской чести, доблести и славы.
Указ Президиума Верховного Совета СССР зачитывал Л. А. Говоров.
И вот третья встреча с выдающимся военачальником, который с нами был всегда: и в тяжелые дни блокады, в боях на Пулковских высотах, Карельском перешейке, под Нарвой, в Эстонии и Курляндии.
Знали, любили и верили солдаты командующему фронтом.
Тридцать лет спустя я вновь как бы вижу дорогой образ военачальника.
7 ноября 1974 года смотрел по телевизору военный парад в Москве на Красной площади.
Командовал парадом командующий ордена Ленина Московским военным округом генерал-полковник Владимир Леонидович Говоров — сын прославленного полководца.
Они удивительно похожи — отец и сын.
И дело не только во внешнем сходстве.
Мне, старому солдату, приятно видеть преемственность поколений, сознавать, что нашу армию возглавляют высокообразованные талантливые военачальники...
... Торжественный марш на Дворцовой площади окончен.
Вновь рукопожатия, радостные улыбки, незабываемые встречи с ленинградцами.
Из Ленинграда начали свое шествие по стране, а затем и по всему земному шару идеи Ленина, идеи коммунизма.
Быть борцами за коммунизм нам завещали наши отцы и деды.
Оставаться ими мы завещаем своим детям и внукам.
Книгу мне хочется закончить словами Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л. И. Брежнева.
Они выражают мысли каждого советского человека:
«О себе скажу, что был и остаюсь солдатом — солдатом мира, солдатом великой армии борцов за коммунизм».
~ 8 ~
