Наш двор
Прежде, чем получить государственную квартиру на Саратовской улице, нам пришлось сменить три частных.
Двор тех времен воспринимался как своего рода государство в государстве, который жил по своим неписаным законам, но твердым законам справедливости и если хотите — братства.
Это была среда не только обитания, но и коллективного нашего воспитания.
Любой взрослый во дворе мог остановить хулигашку, призвать к порядку, но если требовалось — дернуть за ухо.
Ничего в этом не было особого и, наказанный озорник не бежал жаловаться родителям, зная, что впредь надо вести себя пристойно.
Нашими играми в то время были: чижик, лапта круговая и беговая, котлы, вроде хоккея на траве, казаки-разбойники, прятки и, конечно же, футбол и волейбол.
Для волейбольной площадки выпросили в ЖЭКе столбы, купили в складчину сетку, мяч.
Желающих играть оказалось так много, что играли навылет.
Не только дети, но и взрослые зачастую принимали участие в играх.
Я не помню, чтобы кто из моих друзей курил, думал о спиртном или носил в кармане нож для обороны.
О наркотиках и слуха не было.
Правда, нас, Передериных, некоторые во дворе считали «отпетыми» хулиганами, из которых толку не выйдет.
Дыма без огня не бывает.
Мы иногда давали повод для таких прогнозов.
Действительно, не было в округе дерева, на которое бы мы не лазили.
Заводилами оказывались в «чику» — игру на денежки, мастерили разного рода «поджигухи»...
Приведу одну из своих «громких» выходок.
Накануне Первомая я возвращался из школы.
Настроение весеннее, сил хоть отбавляй, портфель болтался в руке из стороны в сторону, в голове бродили веселые мысли.
Подходя к дому, заметил, как соседка этажом ниже, тетя Тоня, поставила на подоконник для охлаждения противень с жареным гусем.
Я, быть может, прошел бы мимо, но краса нашего подъезда — кот Барсик, попался на пути.
Подхватив его под мышку, забежал домой, нашел веревку, обвязал ею красавчика, и со второго этажа спустил на гуся.
Кот от жадности начал издавать животные звуки и урчать.
Видимо, хозяйка услышала, и принялась спихивать наглого обжору, но не тут-то было.
Кот, обороняясь, оцарапал ей руку.
Увидев, что непрошеный гость на привязи, дернула веревку.
Конец выпал из моей руки.
Сообразив, что дело может принять крутой оборот, я дал деру, и по пожарной лестнице взлетел на чердак.
Притаился.
Жду.
Вот хлопнула дверь на первом этаже.
Торопливые шаги тети Тони затихли у двери нашей квартиры.
Не стучась, она ворвалась к нам, и началось.
— Ленка, твой паразит объел моего гуся, — пискляво кричала тетя.
— Постой, какой паразит, какого гуся?
Что-то в голову не могу взять, — недоумевала мать.
Как назло, волоча за собой веревку, через порог вкатился кот.
— Вот он, Ленка, смотри!
Вещественное доказательство, — у него и лапы в сале.
— Так это же кот соседей Шакиных.
— Ну и что?
Кто из мальчишек дома? — не унималась рассерженная тетя Тоня.
— Валерка на кухне обедает.
— На кухне обедает?
Позови!
Мать позвала меня несколько раз и, видимо, заглянула туда.
— Странно, только сейчас был.
— Вот видишь, уже смотался хулиган.
Я в милицию заявлю.
Весь праздник испортил!
Взбучку по этому поводу я получил от матери достаточную.
Спустя много лет, будучи врачом, встретил тетю Тоню и напомнил ей гусиный эпизод.
Она рассмеялась, прослезилась, вспомнив родной двор.
Фантазия у нас, братьев, была богатая, но, несмотря на это, с милицией и детской комнатой дело не имели.
Мать оберегала нас.
Да, наше воспитание стоило ей большого напряжения нервов.
Одно время мы жили на Ленинской улице, у книжного магазина, в доме Комаровых.
Зимой мы с братьями затеяли игру в копья.
Бросали, бросали их друг в друга, и Вилька угодил среднему брату прямо в кончик носа, который повис на коже.
На Энкин крик выбежала мать.
Увидев окровавленной лицо, схватила братца, потащила домой, обработала рану чем могла и на попутной машине отвезла его в больницу.
Там работал известный на всю Пензенскую область хирург Леплейский.
Если бы не его золотые руки, быть бы брату без кончика носа.
Отражались на здоровье матери и другие наши болезни: то у меня, то у сестры — аппендициты, сотрясения мозга у старшего брата.
Окончив школу, он поехал по комсомольской путевке строить Братскую ГЭС — опять матери волнения.
Братец умудрился с травмой головы попасть в Вихоревскую больницу.
Мать — туда...
Осенние базары
На месте нынешнего здания «из стекла и бетона» когда-то стоял деревянный крытый рынок с двумя торговыми рядами внутри.
Они были завалены всевозможным мясом и битой птицей.
Рядом с «крытым» — молочный павильон.
Дальше шли навесы для овощей, магазины и магазинчики.
Среди них выделялся магазин скобяных изделий «дяди Гриши», так его называли по имени продавца.
Внешне Гриша напоминал купчика: толстенький, общительный, аккуратный.
Он торговал умело, расхваливая товар так, что не хотелось, но покупали.
С другой стороны «крытого» рынка была площадь для продажи скота, картошки, фуража, яблок, дынь, арбузов.
У самого края базара находилась керосиновая лавка.
Тогда в ходу были керогазы и примусы для приготовления пищи, керосиновые лампы.
Что такое базар для маленького городка — говорить излишне.
Магазины не блистали обилием товаров, избытка продуктов не было, и город кормился с привоза.
Мало город!
На осенние базары приезжали из Бековского района, Ртищева, Бутурлиновки и даже из Саратова за нашей картошкой.
В «крытом» стоял запах — свежего мяса.
Рубщики ловко разделывали говяжьи, свиные туши, а бараньи для них казались орешками.
Продавцы в белых передниках и нарукавниках были обходительными, вежливыми, с достоинством предлагая свой товар.
— Дамочка, вам мясцо для варки али тушить будете?
Лучше мово не сыскать, — уговаривали рослый торговец женщину в шляпке. —
А для борща эта сахарная косточка в саму пору.
Без колебания женщина брала и то и другое. Разве устоишь перед таким добром.
— На здоровьице.
Приходите еще.
Завсегда буду рад.
Прощевайте, — улыбался довольный продавец.
Рядом старичок с бородой-лопатой уговаривал старушку.
— Хозяюшка, моя баранина всем хороша: молодостью, ароматом, вкусом и для ваших зубок подойдет.
Чай она на вольных травках выращенная.
От такого мяса едоков за уши не оттянешь.
Бери!
Не хош баранину — свинину возьми.
Вчера токо кабанчика заколол, — и поднял на большущей вилке оковалок свинины. —
Для засолки в самый раз.
И слоеное и мягкое.
А если засолишь с чесночком, — дед от удовольствия причмокнул губами, — век будешь довольной.
Старушка мялась.
Продавец, чувствуя ее сомнения, наступал.
— Милочка, если хош — вот и кишочки для колбасы, бери, подешовке уступлю.
— Будет, будет!
Разошелся что кочет перед курицей.
Ишь, злодей, — останавливала его покупательница. —
Взвесь-ка кусочек баранины с ребрышками и вон тот — свинины.
Змей, искуситель.
Улыбнувшись, друг другу, разошлись довольными.
Напротив шла бойкая торговля птицей.
Товару, что душе угодно: отекшие от жира утки, гуси, куры и голенастые индюшки.
— Тая, давай гуся возьмем на двоих, вон в углу гуленовские торгуют.
— Рано.
Видишь — сегодня маловато птицы.
Гусь должен ледка глотнуть, тогда мясо будет нежным и душистым.
Морозов-то еще не было, — авторитетно говорила женщина.
— Тогда берем кур, — отвечала подруга.
При входе в крытый рынок когда-то торговал китаец товарами «для дома, для быта»: иголками, красками для тканей, пуговицами, наперстками...
Детей же привлекали его яркие самодельные бумажные веера, шары на резинках, свистки и прочие соблазнительные вещи.
— Пап, а пап, дай трюльник (три копейки), — просила розовощекая девочка.
— Зачем?
— Маме зеркальце у китайца куплю.
А если дашь пятак, то и мне на веер хватит.
Отец гладил дочь по голове и доставал из кошелька десять копеек.
Базар шумел, двигался, толкался.
На площади полно картошки.
В ее выборе были свои закавыки.
Многие отдавали предпочтение камзольской или сокольской — песчаной.
Их картошка была хороша в лежке.
Мещерская — скороспелка долго в погребе не лежала — чернела.
Зато ранняя разваривалась как роза и шла за милую душу с салом, грибами, огурцами.
За картошкой стояли бестарки с яблоками.
Самые лучшие — бековские.
Особенно антоновка — душистая, сочная, желтобокая.
На рынке было чему удивляться.
Все хотелось увидеть.
Хрюкали свиньи, мычали коровы, блеяли овцы, орали петухи, кудахтали куры.
Связанные гуси с возов, вытянув длинные шеи, шипя, норовили кого-нибудь ущипнуть.
В клетках, тяжело дыша, прижав уши, сидели красноглазые кролики...
Ближе к керосиновой лавке собирался солидный народ.
Здесь шла торговля бычками, телками, коровами.
Покупатель со знанием дела со всех сторон осматривал приглянувшуюся корову: трогал за вымя, заглядывал в уши, хлопал по бокам.
Потом долго торговался.
Наконец соглашался на какую-то сумму и пожимал уступчивому хозяину руку.
Ни один осенний базар не обходился без зеленовских арбузов и дынь.
Не зря же дыни когда-то входили в герб Сердобска.
Небольшие размером, янтарного цвета, с запахом меда и росы, они лежали желтыми холмами на соломе и манили своим неповторимым ароматом.
Арбузы привозил со своей бахчи колхоз «Борьба».
Их брали не только на еду, но и засол.
Бывало, к Новому году, мать доставала из бочки арбузик, резала на дольки, и мы наслаждались сладко-соленой мякотью.
В стороне от всех на базаре стояли бочки с соленьями и маринадами.
Вне конкурса, конечно, были сокольские грибы.
Особенно рыжики и грузди.
Считалось, если не заглянуть в молочный павильон, то и на базаре не был.
Здесь чистота, продавцы в белой спецодежде.
Покупателей много.
На прилавках бидоны, горшки, банки с молоком, простоквашей, сметаной.
На капустных листьях лежало самодельное сливочное масло.
Творог продавался блюдцами, мисками, сметана — банками.
Все можно было попробовать.
Жирность молока оценивалась отстоем сливок в банке.
Если он толщиной больше, чем три пальца, значит — молоко хорошее, а нет, его не брали.
Среди разнообразного говора в павильоне выделялся «цокающий».
Из всего Сердобского района «цокали» только в селе Байка.
В столыпинские времена пензенские черноземы заселяли переселенцами из Псковской губернии.
Оттуда и попал к нам северный «цокающий» говор.
Псковичи прижились, поменялись их привычки, поменялось и само время, но знаменитое «цаво» осталось прежним.
Когда-то ходила поговорка: «Псковицане все равно, что англицане, только нарецие инаце.»
Немолодая женщина в белой косынке с обветренным, грубоватым лицом, но с удивительно добрым взглядом, предлагала горожанке нечто подобное современному варенцу.
— Матри, матри, како молоцко цануцко.
А пенка кака? — и деревянной ложкой сдвигала румяную корочку с поверхности горшка, обнажая шоколадного цвета содержимое. —
Я горшок вцерась из пецки выцила.
Дать отведать?
— Не надо.
Я байских знаю.
У вас молоко отличное.
Здесь же шла торговля медом.
Как на выставке: во флягах, бидонах, банках, баночках, разливной и в сотах, цветочный и падевый, янтарный и темный, полупрозрачный и с молочным оттенком — мед главенствовал в павильоне.
Его запах напоминал счастливое время — время цветения трав.
Уважающий себя пчеловод продавал свой мед сам.
Фантазией, дружелюбием и многословием пчеловоды схожи с рыбаками и охотниками, которые считали, что время, проведенное на природе, в счет жизни не идет.
Заинтересованному покупателю любитель пчел рассказывал целые поэмы о том, как пчелки прилет за прилетом откладывали в улье капельки нектара, как они защищались от разного рода врагов, как трудно проходила их зимняя пчелиная жизнь.
А еще делился, как медом вылечил свою язву желудка, как укусами пчел поставил на ноги свою тещу, как смесью меда и пыльцы не дает увянуть коже лица своей благоверной супруге.
Реклама имела действие, мед раскупался быстро.
Вот такими были базары в пору моего детства — яркими, шумными, пестрыми.
К счастью, традиции сердобских прежних базаров сейчас возрождаются.
~ 6 ~
