Николай Васильевич Кузьмин, 1890–1987
Николай Васильевич Кузьмин прожил долгую жизнь — почти столетие.
Более ста двадцати книг вышло с его иллюстрациями; в крупнейших музеях хранятся акварели и рисунки художника.
«Самый литературный из всех наших графиков», по словам К. И. Чуковского, Кузьмин оказался и талантливым летописцем художественных событий, в которых ему довелось участвовать.
Мемуарные записи, даже на фоне прекрасной прозы художника, читаются с особым интересом: многому Кузьмин был свидетелем — свидетелем широким, терпимым, интеллигентным.
Как художник Кузьмин сложился и очень рано, и одновременно поздно.
Рано — потому что с детства, никем не поощряемый, определил свое призвание; и можно считать закономерным «везение» пятнадцатилетнего самоучки из провинциального Сердобска, чьи виньетки, посланные в столичный журнал «Золотое руно», были опубликованы.
Столь же благожелательно откликнулись на графику, выполненную под влиянием модного тогда искусства О. Бердсли, в «Весах» и «Аполлоне».
Так что, к моменту приезда в Петербург в 1911 году, у молодого художника был уже журнальный опыт, и, несмотря на то что по практическим соображениям он поступает в Политехнический институт на инженерно-строительное отделение, иные занятия поглощают его время.
Он учится в школе Е. Н. Званцевой, у М. В. Добужинского и К. С. Петрова-Водкина, в школе Общества поощрения художеств, рисунку у И. Я. Билибина и гравированию у В. В. Матэ, посещает лекции в Зубовском институте истории искусств.
При такой нагрузке Политехнический вскоре приходится оставить; как писал об этом сам Кузьмин, «выбор давно уже был сделан, и незачем было приучать кота есть огурцы».
Несмотря на деятельную работу в журналах «Аполлон», «Новый Сатирикон», эти годы в основном заполнены учебой.
Прерванные войной, в должности дивизионного инженера Кузьмин прошел через фронты империалистической и гражданской, занятия возобновляются в 1922 году: на графическом факультете Академии художеств Кузьмин берет уроки офорта у Е. С. Кругликовой и П. А. Шиллинговского и одновременно режет линогравюры, осваивая новый графический язык, характерно, что навыки в печатной графике ему потом не пригодятся.
В это время у него уже сложившаяся репутация уверенного рисовальщика мирискуснической школы — это дает возможность работать в солидных издательствах «Прибой», «Academia».
И все же подлинное «лицо» художник обретает во второй половине 1920-х годов, когда ему уже под сорок, — раннее начало оборачивается поздним становлением.
Переезд в Москву в 1924 году можно считать переломной точкой: кончился этап «первоначального накопления», и в результате вдруг сброшены, как старая кожа, изжившие себя мирискуснические приемы.
Систематически работая на натуре, выезжая в Сердобск на этюды, Кузьмин ищет новые средства выразительности; его излюбленными техниками становятся акварель и тушь.
В своих поисках он находит единомышленников — В. А. Милашевского, Д. Б. Дарана.
Ими тремя в 1929 году в московском Доме печати была организована выставка группы «Тринадцать», по числу экспонентов, ставшая заметным явлением в художественной жизни Москвы и в творческой биографии Кузьмина.
Из каталогов трех выставок «Тринадцать» видно, что Кузьмин выставлял натурные акварели «Военный городок», «Стоянка автобусов», «Москворецкий затон» и первые рисунки из впоследствии обширной пушкинской серии «Кишиневские дамы», «Пушкин в Москве».
В акварелях Кузьмина, исполненных «по мокрому», ощутим темп вживания в натуру; процесс их возникновения внятен зрителю.
Но эмоциональная стремительность движения кисти компенсируется «точностью попадания», гармонией целого.
Отвергнутая, но до этого хорошо усвоенная мирискусническая школа Кузьмина сказалась на уровне мастерства, на культуре графической речи, по-иному теперь поставленной и на иные образцы ориентированной: кумирами "Тринадцати" были Гис, Марке, Дюфи, Паскен, Сегонзак.
Несмотря на эфемерность выставочного бытия, стиль «Тринадцати» имел будущее.
Но не в станковой графике, где в это время набирали силу противоположные тенденции, а в книжной иллюстрации.
И здесь Кузьмин оказывается центральной фигурой.
Прежде всего благодаря ему «дневниковый», эмоционально раскованный рисунок «прижился» и дал всходы в иллюстрации — искусстве опосредованном, подразумевающем жесткую авторскую концепцию и, казалось бы, чуждом всякого рода «мимолетностям».
Началось сразу с вершины — с «Евгения Онегина«, издательство «Academia», 1933 год.
Обращение Кузьмина к главному произведению русской литературы не было случайным: Пушкин — сквозная тема его творчества, неоднократно «проигранная» и в станковых листах, и в книгах.
Сегодня рисунки к «Евгению Онегину» — бесспорная классика, но сомнения современников понятны: ведь рядом с пушкинскими набросками, на которые стилистически ориентировался художник, беглость его собственных перовых очерков казалась умышленной, сугубо «исполнительской».
Однако на фоне крепнущей линии подробного иллюстрирования «легкое дыхание» кузьминских листов выглядело отрадным; к тому же прозрачная «импрессионистичность» манеры была мотивирована замыслом — иллюстратор обращался по преимуществу к лирическим отступлениям поэмы.
Главное качество Кузьмина-иллюстратора — точный выбор текстов.
Он избегал героики, патетики, открытого драматизма, зато, как никто, умел передать саркастическую или ироническую интонацию подлинника: К. Прутков, «Плоды раздумья», 1962 год; Ю. Н. Тынянов «Малолетний Витушишников», 1966 год; Н. С. Лесков «Железная воля», 1946 год и «Левша», 1955 год, откликался на все оттенки юмора — даже самого горького Н. В. Гоголь «Записки сумасшедшего», 1960 год.
Его оставляла равнодушным «плотность» сюжетов, но влекла острота типажей.
Именно последовательность подхода позволила ему сформулировать и воплотить свое кредо: «перевоплощаться... тонко чувствовать литературный стиль иллюстрируемого произведения, сохраняя при этом оригинальность своего художественного почерка».
«Смеющийся штрих», по выражению Л. А. Аннинского, адекватно соответствовал многослойной вязи лесковского слова; в пушкинском «Граф Нулин», 1959 год, этот же штрих дробился, превращаясь в прихотливое кружево, а в «Эпиграммах», 1973–1976 годы, в «Афоризмах», 1962 год и «Азбуке», 1966–1969 годы Козьмы Пруткова «припечатывал» персонажей к полю листа.
Пристрастие к литературе «маргинальных» жанров «Письмовник» Н. Г. Курганова, 1976 год, К. Прутков, «Эпиграммы» А. С. Пушкина, само по себе как бы оправдывало обдуманную небрежность манеры — но в этой небрежности соединилась эмоциональная память о стиле "Тринадцати" с еще более долговременной памятью о мирискуснической «затейливости» книжного оформления.
Точнее всех выразил сущность графики Кузьмина В. А. Милашевский: «Настоящее искусство, — писал он, — должно помогать дыханию» и «Каждую вещь Кузьмина можно повесить в комнату детей, атмосфера, излучающаяся от них, целительна».
Сто памятных дат. Художественный календарь на 1990 год.
Советский художник, Москва, 1989 год
