О художнике Н. В. Кузьмине
О Николае Васильевиче Кузьмине всегда хочется сказать что-либо доброе не только в связи с его работами.
Он представляет собой пример художника, который глубоко любит литературу и глубоко умеет ее читать.
Как-то, еще в первое наше знакомство, он сказал мне в разговоре об иллюстрациях к Пушкину:
— Чтобы понять Пушкина, мало только читать его; с Пушкиным нужно пожить.
Фраза эта не была отвлеченной.
Приступив к иллюстрированию «Евгения Онегина», Кузьмин, действительно, не только прочел Пушкина, но и пожил с ним: его иллюстрации были сделаны в манере самого Пушкина, сделаны остро и смело, с тонким проникновением в подтекст.
В этой работе, как и в ряде других своих работ, Кузьмин доказал, что вообще иллюстрировать книгу можно, лишь глубоко проникнув в мир писателя.
Так глубоко проникнул Кузьмин и в сложнейшую и лукавую музыку речи Лескова, иллюстрируя его «Железную волю» или «Левшу»; так глубоко проникнул он и в Гоголя.
Кузьмин — художник большой культуры не только с точки зрения его мастерства.
Всегда, что бы он ни принялся иллюстрировать, ощущаешь, что он изучил мир того или другого писателя, и не только изучил: Кузьмин не станет иллюстрировать книгу, которая не нашла в нем внутреннего отклика.
Он иллюстрирует лишь то, что так или иначе ему творчески близко.
Круг его интересов, однако, обширен: Пушкин и Гоголь, Лесков и Терпигорев, Доде и Эдмонд де Гонкур, Золя и Эдгар По, Чехов и Горький...
Иллюстрируя столь различных писателей, Кузьмин не уклонился в своей графической манере от стиля того или другого писателя, вернее, не подгонял их под свой стиль.
Почувствовав писателя, он находил и соответствующий графический почерк, во всех случаях оставаясь самим собой и ничем не поступись в жесткой требовательности к самому себе.
Кузьмин никогда не изменит своей самокритической строгости: ничего наспех сработанного он не терпит.
Его рука уверенна, а безупречный вкус, помимо всего, продиктован и глубоким уважением к слову писателя.
Кузьмин сделает десятки зарисовок, прежде чем найдет образ, соответствующий, по внутреннему его убеждению, образу, созданному писателем.
При этом рисунки Кузьмина легки и пластичны, как будто им не предшествовала трудная подготовительная работа; но это именно те простота и легкость, которые даются лишь в результате упорного, взыскательного труда.
Преемственность культурных традиций всегда свидетельствует о богатстве художника; впрочем, это относится и ко всем видам искусства.
Кузьмин никогда не отказывается от своих предков, особенно близок ему замечательный иллюстратор прошлого века Тимм.
Но Кузьмин вместе с тем принадлежит к числу тех советских иллюстраторов, которые создали свой собственный почерк, и почерк этот узнаешь, даже не прочитав подписи художника.
Редко найдешь пример такой слитности художника с писателем, как в иллюстрациях Кузьмина к Пушкину или Лескову.
Кузьмин никогда не исказит образа, созданного писателем: он может не почувствовать его, тогда он и не возьмется его изображать.
Мастерству должна сопутствовать глубина мысли: в этом отношении Кузьмин надежный художник, он всегда глубоко думает, и его рука с годами становится только тверже и уверенней.
Обращение к Козьме Пруткову с его глубокомысленными афоризмами и изречениями, многие из которых вошли в нашу разговорную речь, для Кузьмина вполне закономерно.
Гротеск был всегда ему близок: ведь многие по виду вполне реалистические иллюстрации к «Левше», «Запискам сумасшедшего» или даже к «Графу Нулину» близки к гротеску, но гротеску тонкому и остро нацеленному, не отвлекающему в сторону своеобразной манеры.
Козьму Пруткова иллюстрировали многие художники, но Кузьмин иллюстрировал его по-своему.
Сами «Биографические сведения о Козьме Пруткове» располагают почти к такому же острому рисунку, как этого требуют, скажем, «Мертвые души».
Биография чиновника Пробирной Палатки с его знаменитыми наставлениями: «Бди!» или «Усердие все превозмогает!», близка к биографиям сослуживцев Акакия Акакиевича в гоголевской «Шинели».
По существу, каждый афоризм Козьмы Пруткова может быть иллюстративно расшифрован художником, умеющим читать не только то, что напечатано, но и то, что стоит за напечатанным.
Кузьмин точно и тонко прочел Козьму Пруткова.
Впрочем, слово «прочел» означает однократное действие, а Кузьмин читает всю жизнь те книги, которые задумал иллюстрировать или даже уже проиллюстрировал.
В этом смысле его трудно назвать лишь художником-иллюстратором, он прежде всего читатель, вдумчивый, хорошо знающий законы слова, хорошо понимающий и прелесть пушкинской речи, и непревзойденное словотворчество Лескова, да и особенности многих других писателей.
Он умеет мыслить, как писатель, это определяет и его возможности иллюстратора.
Книжка афоризмов Козьмы Пруткова с иллюстрациями Н. Кузьмина радует в смысле раскрытия искусно задуманного тремя русскими поэтами образа воображаемого чиновника Пробирной Палатки, по существу, декларирующего всю убогую философию чиновной бюрократической России.
Затеяв создать смешную фигуру Козьмы Пруткова, А. М. и В. М. Жемчужниковы и А. К. Толстой, несомненно, сверх своего ожидания, создали фигуру символическую, с символическими афоризмами и изречениями, которые служили не раз оружием острой политической и общественной сатиры.
«Афоризмы« Козьмы Пруткова не только своего рода катехизис чиновничьего прошлого; многие из них действенны и поныне в нашей борьбе со всем тем, что мешает движению, и всяческие лгуны, взяточники, карьеристы или тунеядцы и поныне боятся отравленных стрел афористической речи писателей, создавших едкий образ Козьмы Пруткова.
Художник Н. Кузьмин остро расцветил эту речь своими, под стать ее едкости, иллюстрациями.
Вл. Лидин
