П. В. Засодимскiй «Аля»
Изъ бiографiи одной маленькой дѣвочки
Посвящается Надеждѣ Михайловнѣ Рихтеръ
I
Аля любила всѣхъ и ее всѣ любили, да и нельзя было не любить это доброе, ласковое, прелестное дитя.
Я долго не могъ глазъ отвести отъ нея, когда увидалъ ее въ первый разъ.
Ей тогда было пять лѣтъ, но не по лѣтамъ былъ уменъ, серьезенъ взглядъ ея большихъ, голубыхъ глазъ.
Аля родилась и выросла въ деревнѣ, посреди луговъ и полей, посреди цвѣтовъ и зелени, сама цвѣтущая, какъ нѣжный полевой цвѣточекъ.
Любви было полно ея дѣтское сердце, любви самой чистой, самой свѣтлой, какая только возможна на нашей темной, грѣшной землѣ.
Она любила весь мiръ — живой и неодушевленный.
Птички, бабочки, цвѣты были ея друзьями.
Воробышки и голуби безъ всякаго страха со всѣхъ сторонъ слетались къ ней на балконъ клевать крошки.
Бѣлая козочка бѣгала за ней и, потерявъ ее изъ виду, жалобно блеяла.
Собаки съ такимъ жаромъ ласкались къ ней, что иногда сваливали ее съ ногъ.
И никто не вздумалъ бы при ней прогнать или ударить собаку...
Если она замѣчала на дорогѣ какую-нибудь букашку, то сейчасъ же относила ее подальше въ траву или въ кусты для того, чтобы не раздавили ея.
Въ началѣ прошлой зимы Аля нашла на окнѣ засыпавшую бабочку; она осторожненько взяла бабочку отогрѣла ее своимъ дыханiемъ и посадила на розу.
«Пускай покормится!..»
Она желала, чтобы всѣ вокругъ нея — люди и животныя и самыя маленькiя букашки — были довольны и счастливы.
Аля знала, въ какомъ кусту или на какомъ деревѣ вывелись птенчики, и зорко оберегала ихъ.
Если же она находила мертвую птичку, то горько плакала надъ ней.
Она знала, гдѣ распускается первый цвѣтокъ и, если встречала цвѣтокъ незнакомый, тащила къ нему мать.
— Иди, иди мама! — торопливо говорила она. — Посмотри, какой хорошiй!
Какъ его зовутъ?
Незабудки и ландыши были ея любимые цвѣты.
Она часто вила вѣнки и надѣвала ихъ себѣ на голову и на шею черезъ плечо.
Бѣжитъ она, бывало, по саду въ ясный, солнечный день, весело распѣваетъ, вся въ бѣломъ, вся въ цвѣтахъ, бѣлокурые, золотистые волосы ея развѣваются, глаза блестятъ, искрятся, и вся она сiяющая, радостная...
— Мама! я хочу снять съ себя фотографическiй портретъ... вотъ такъ... — однажды сказала она матери. —
Я буду сидѣть и плести вѣнки, а кругомъ меня — всѣ мои собаки, козы, ослики, кролики, куры...
И собакамъ и осликамъ также совью вѣнки на шею и сама буду въ вѣнкѣ!
Аля не успѣла снять съ себя такой портретъ; «почему не успѣла», — о томъ читатели узнаютъ въ свое время.
Лѣтомъ почти каждый день Аля набирала для мамы свѣжiй букетъ и ставила его на столикъ, у изголовья ея кровати.
У Али также сохранялся всю зиму, до новыхъ цвѣтовъ, засохшiй букетъ изъ ландышей и незабудокъ, — и въ темную зимнюю пору эти завядшiе цвѣточки напоминали ей о теплыхъ лѣтнихъ дняхъ и о томъ, что зима будетъ не вѣчно, что опять придетъ весна, зацвѣтутъ цвѣты, и Аля опять украситъ ими свои бѣлокурые волосыньки.
Въ ея дѣтской всѣ окна были заставлены баночками и горшочками со всходами апельсина, винограда, opѣxa, клена дуба, даже росла верба, сохранившаяся отъ послѣдняго Вербнаго воскресенья.
Мама отвела ей въ саду уголокъ, и лѣтомъ Аля работала въ своемъ огородѣ: садила овощи на грядки, ухаживала за ними, полола, поливала.
Аля была рада каждой травкѣ, взращенной ею, и, видимо, ей доставляло величайшее наслажденiе умножать жизнь на землѣ.
Иногда она брала съ собой большую куклу Надю и учила ее, какъ надо садить, полоть...
Все лѣто она занималась своимъ хозяйствомъ.
Садъ ей нравился, но лугъ и лѣсъ были для нея милѣе.
По цѣлымъ днямъ пропадала она со своей бѣлой козочкой и возвращалась изъ своихъ странствованiй усталая, но веселая и счастливая, съ цвѣтами въ рукахъ.
Аля по-своему понимала и любила природу.
Иногда подолгу слѣдила она за прихотливыми очертанiями облаковъ и находила тамъ знакомые образы: то видѣла барашковъ, то снѣговыя горы, то цѣлые сказочные города.
Нерѣдко также въ ясныя ночи она засматривалась на темныя, глубокiя небеса, на падающiя звезды.
Она знала на небѣ созвѣздiя Большой и Малой Медвѣдицы, могла указать Петровъ Крестъ...
Она почти никогда не забавлялась игрушками, хотя въ ея дѣтской были заставлены ими цѣлые углы.
Игрушки она раздавала.
Ея любимыми занятiями были книги и картины.
Аля была не скупа, была готова подѣлиться съ кѣмъ угодно всякой игрушкой, отдать послѣднее, но ее очень огорчало, когда дѣти трепали книги и вообще небрежно обращались съ ними.
Сама она относилась къ книгѣ съ уваженiемъ.
Дѣти часто ходятъ хвостомъ за матерью и ноютъ: «Что мнѣ дѣлать, мама?
Мама, мнѣ скучно!» и канючатъ до того, что, просто, слушать тошно.
Съ Алей ничего подобнаго не бывало.
Она никогда не скучала и не оставалась безъ дѣла, не сидѣла, сложа руки, и не валялась въ лѣнивой позѣ.
Большимъ удовольствiемъ было для нея помогать мамѣ или нянѣ въ хозяйстве.
Когда ей поручали какое-нибудь дѣло, то можно было смѣло надѣяться, что Аля исполнитъ его аккуратно, — и за дѣломъ ей никогда въ голову не приходило сшалить.
Дѣвочка была удивительно переимчива.
Для нея, казалось, ничто не проходило незамѣченнымъ...
Побывала она на молотъбѣ, — и уже на другой день добыла себѣ цѣпъ и снопикъ ржи и принялась учиться молотить.
Побывала на постройкѣ, — и сейчасъ же перезнакомилась со всѣми плотниками и попросила ихъ сберегать для нея обрѣзки дерева.
Аля никогда не просила невозможнаго, но ужъ зато умѣла такъ смотрѣть на людей, когда просила ихъ о чемъ-нибудь, что люди ей никогда не отказывали.
Плотники сберегали для нея всѣ обрѣзки и обрубки, и Аля изъ этого матeрiaлa построила домикъ въ саду подъ старой, развѣсистой елью.
Познакомилась она также съ печниками и разспросила ихъ, какъ надо дѣлать кирпичи, — добыла себѣ глины, песку и изъ разломаннаго ящика устроила «форму», и потомъ въ бесѣдкѣ сушился рядъ кирпичиковъ ея работы.
Только Аля жаловалась, что никакъ не можетъ придать надлежащую форму кирпичу.
Аля, я уже сказалъ, любила природу, но еще болѣе она любила людей.
Никто не уходилъ отъ нея безъ того, чтобы она не приласкала и не заглянула ему въ душу своими свѣтлыми глазками.
О томъ, какъ она любила отца, мать, няню Мину, добрую нѣмку, — я уже не говорю: такихъ близкихъ людей всѣ дѣти любятъ...
Аля живо подмѣчала, если кто-нибудь бывалъ боленъ или огорченъ.
Если она видѣла въ чьихъ-нибудь глазахъ слезы, то сейчасъ же обращалась съ участливыми разспросами: «Что съ тобой?
О чемъ ты плачешь?»
Аля разспрашивала не изъ празднаго, пустого любопытства, но изъ желанiя утѣшить, помочь чужому горю.
Если мамѣ случалось заболеть, Аля не отходила отъ ея кровати.
Аля любила возиться съ мамой, называла ее своей «крошкой», укутывала ее въ платокъ если той бывало холодно, украшала ее цвѣтами, а иногда ласково журила.
Однажды между ея отцомъ и матерью вышла размолвка.
Отецъ уѣзжалъ въ городъ, и мама не хотѣла проводить его на крыльцо.
Аля укоризненно посмотрѣла на нее и покачала головой.
— Не хочешь?
Ну, такъ я пойду...
А ты оставайся! — грустно, но рѣшительно промолвила Аля и успокоилась лишь тогда, когда увидала, что отецъ и мать примирились и просвѣтлѣли ихъ нахмуренныя лица.
Когда нужно было утѣшить маму, Аля крѣпко обнимала ее и ласково шептала:
— Муська, моя дорогая!
Золото мое, солнце мое, не плачь.
Я люблю тебя...
Мусенька, разскажи мнѣ лучше что-нибудь или почитай!
И разсказамъ не было конца...
Сказокъ страшныхъ, съ безобразными вѣдьмами и съ злыми великанами Аля не любила, ей нужны были поэтическiе образы, любящiе, кроткiе, ей нужны были герои мужественные, но великодушные, не пятнавшiе рукъ въ крови.
Аля все прочитанное близко принимала къ сердцу, и дѣло иногда доходило до слезъ.
— Мама, зачѣмъ онъ такъ сдѣлалъ? — съ сожалѣнiемъ говорила она, когда въ разсказѣ встречалось описанiе какого-нибудь дурного поступка. —
Вѣдь это же нехорошо...
Богъ не любитъ злыхъ.
Мама читала ей много изъ священной исторiи, о первыхъ вѣкахъ христiанства, о христiанскихъ мученикахъ, читала разсказы изъ исторiи русской земли.
Аля жадно слушала, пристально смотря на маму, и, какъ бы боясь проронить слово, лишь изрѣдка глубоко вздыхала или тихо спрашивала:
— Мама, вѣдь все это было?
Изъ дѣтскихъ книгъ она особенно любила книги Льва Толстого, Андерсена, Кота Мурлыки и еще одного писателя...
Аля читала Донъ-Кихота — книгу знаменитаго испанскаго писателя Сервантеса.
Сначала она забавлялась надъ нелѣпыми выходками Донъ-Кихота, но потомъ, когда личность Донъ-Кихота стала все ярче и ярче выступать передъ ней, ея дѣтское сердечко заговорило въ защиту этого добраго, благороднаго рыцаря, а подъ конецъ Аля уже со слезами негодовала на злыхъ людей, смѣявшихся надъ нимъ.
— А онъ все-таки лучше ихъ, потому что хотѣлъ дѣлать добро людямъ! — настойчиво говорила Аля.
Нерѣдко также мысленно Аля путешествовала съ мамой по Крыму.
— Ну, мамуся, разскажи мнѣ про горы про море...
Хорошо оно?
Голубое? — спрашивала дѣвочка. —
Шумитъ?
И камни насыпаетъ на берегъ?
А цвѣтовъ тамъ много?
Какiе же тамъ цвѣты, мама?
А татарскiя дѣти станутъ со мной играть?..
И глазки у Али блестѣли отъ счастья въ ожиданiи путешествiя.
Но эти мечты ея не сбылись.
Она не побывала въ Крыму и не видала голубого моря...
II
Лѣтомъ Аля любила ѣздить съ отцомъ въ поле...
Она садилась на бѣговыя дрожки впереди отца, забирала вожжи и сама правила лошадью, а отецъ той порой экзаменовалъ ее.
И Аля всегда съ живѣйшимъ удовольствiемъ сдавала экзаменъ.
Отецъ просилъ ее назвать тотъ или другой хлѣбъ, какую-нибудь травку, цвѣтокъ...
Дѣти въ такiе годы, какъ Аля, временно или постоянно живущiя въ деревнѣ, не всегда сумѣютъ отличить пшеницу отъ ячменя.
Аля же отлично знала всѣ хлѣба и названiя очень многихъ травъ.
Если сегодня она не сумѣла назвать отцу какое-нибудь pacтенiе, то можно было смѣло поручиться, что завтра она ужъ навѣрное назоветъ его безъ ошибки.
Bcѣ эти знанiя Аля получила не изъ книгъ, но изъ отвѣтовъ на свои нескончаемые вопросы: «Что это?
Какъ называется?
Для чего оно нужно?» и такъ далѣе.
Можно было только удивляться, какъ всѣ эти свѣдѣнiя укладывались въ ея маленькой головкѣ и не улетучивались изъ нея.
Иногда отецъ ея съ мамой отправлялись въ луга въ шарабанѣ, и Аля непремѣнно съ ними...
Однажды они заѣхали на красивую, всю поросшую цвѣтами лужайку, по сосѣдству съ лѣсомъ.
Вдали рѣка Хоперъ въ зеленыхъ берегахъ блестѣла на солнцѣ, какъ голубое стекло; мельница шумѣла...
Аля пришла въ восторгъ отъ этой живой картины...
«Предъ нами — чудный уголокъ!
Глядитъ привѣтливо лужокъ
Дубравы еле шелестятъ,
Прохладою къ себѣ манятъ...» —
весело щебетала Аля.
Голосъ у нея былъ чистый и сильный; музыкальная память — громадная.
Аля съ одного раза запоминала понравившiйся ей мотивъ, знала много дѣтскихъ пѣсенокъ и пѣла ихъ съ аккомпанементомъ пiанино.
Аля не могла жить безъ ласки и привѣта, какъ цвѣтокъ не можетъ жить безъ солнца и тепла.
Она не могла жить безъ того, чтобы не любить и не быть самой любимой.
Трогательно было видѣть, какъ она ласкала мать, отца, няню; какими милыми именами называла она этихъ людей, близкихъ ея сердцу...
По вечерамъ Аля всегда засыпала на рукахъ матери, какъ и въ то время, когда она была еще совсѣмъ малюткой.
— Мама! спой мнѣ: «Приди, котикъ, ночевать!
Приди Алюшку качать!» — говорила она, приникнувъ своей бѣлокурой головкой къ груди матери. —
Или, нѣтъ! лучше разскажи, что ты дѣлала, когда была маленькая...
Аля хотѣла знать рѣшительно всю жизнь своей милой «мамуси».
Отецъ иногда оговаривалъ:
— Ты безпокоишь маму, — шла бы въ дѣтскую...
Вѣдъ ты, Аля, ужъ не маленькая!
Она грустно посматривала на маму и жалобно, тихо говорила:
— Нѣтъ, папочка, милый!
Оставь меня у мамы!
Mнѣ вѣдь не уснуть безъ нея...
Дѣвочка была чутка и нѣжна.
Слова отца и еще пуще мысль о томъ, что она безпокоитъ маму, засыпая у нея на колѣняхъ, сильно огорчали Алю.
Иногда она ждала маму въ своей кроваткѣ и не засыпала до тѣхъ поръ, пока та не ложилась...
Мама становилась у ея кроватки на колѣни и молилась...
Однажды Аля приподнялась съ постели, обвила ручонками шею матери и, припавъ къ ея щекѣ, вслушивалась въ слова молитвы.
— Мама, — прошептала она, — мнѣ хочется знать, что ты такое тихонько говоришь про меня Божiей Матери!
Иной разъ по вечерамъ, на сонъ грядущiй, между дочерью и мамой происходили объясненiя въ любви.
— Муся, ты любишь меня?
Я тебя люблю больше всего на свѣтѣ, а ты? — спрашивала дѣвочка.
И тутъ мать съ дочерью начинали мѣрять свою любовь, и дочь ясно доказывала, что мама любитъ ее въ полвершка, а она, Аля, — съ аршинъ...
Поутру также безъ мамы дѣло не обходилось: мать или сама приходила будить Алю или шла на ея зовъ.
У Али былъ свистокъ.
Проснувшись, она вооружалась имъ и поднимала неумолкаемый свистъ до тѣхъ поръ, пока не появлялась мама.
А бывало и такъ, что мама, придя на свистъ, находила Алю спящею и съ удивленiемъ наклонялась надъ ней.
Но Аля не спала, а только притворялась...
Она хотѣла пошутить — напугать маму и вдругъ вскрикивала и бывала очень довольна, когда мама дѣлала ужасно испуганный видъ.
Иногда Аля просыпалась раньше обыкновеннаго, когда отецъ еще спалъ, — и тогда она подкрадывалась къ его кровати, забиралась на постель и начинала тормошить его.
— Папочка, вставай!
Вставай жe, папка!
Да что же это, папка, тебя не добудишься? — говорила Аля, цѣлуя отца и называя его всевозможными ласкательными именами.
Первые три года жизни Аля часто оставалась съ матерью и съ няней.
Отецъ въ эти три года бывалъ въ разъѣздахъ; дѣвочка мало его знала, любила не больше, чѣмъ всѣхъ остальныхъ окружавшихъ ее людей, поутру и вечеромъ она цѣловала его и только, — близости между ними не было.
Но затѣмъ слѣдующiе два года отецъ почти постоянно жилъ въ деревнѣ, и Аля горячо полюбила его.
Папа ея былъ человѣкъ очень добрый, хорошiй, но, какъ часто случается съ мужчинами, не умѣлъ ласкать дѣтей, — и слѣдовало быть Алей для того, чтобы расшевелить его и заставить возиться съ дитятей...
Аля любила бывать въ кабинетѣ, когда отецъ точилъ на станкѣ.
Дѣвочка бесѣдовала съ нимъ или собирала обрѣзки и стружки, летѣвшie на полъ, и тихо играла ими.
Иногда отецъ по цѣлымъ днямъ бродилъ по хозяйству, приходилъ домой лишь обѣдать да къ вечернему чаю, а тутъ ужъ его караулили.
— Папочка, посади меня на плечо! — слышался голосъ Али.
— Ну, полѣзай!
Аля хваталась за руки отца и путешествовала по его ногамъ, какъ по лѣстницѣ, и такимъ манеромъ съ его помощью благополучно добиралась до плеча.
Тогда отецъ начиналъ маршировать съ нею по залѣ.
Поѣздки по залѣ на отцовскихъ плечахъ очень нравились Алѣ; она доставала ручонкой до люстры и съ веселымъ смѣхомъ звенѣла ея стеклянными подвѣсками.
— Папочка, — однажды сказала она отцу, — отчего прежде я тебя не такъ любила?..
А теперь я очень люблю, — такъ, что, право, ужъ и не знаю, кого изъ васъ я люблю больше: тебя или маму...
И, подумавъ минуту, добавила:
— Кажется, поровну!
Кромѣ отца, мамы и Мины, былъ еще у Али одинъ задушевный другъ — сельскiй учитель.
Это былъ человѣкъ любящiй, ласковый; Аля обращалась съ нимъ по-товарищески и почему-то звала его «кумомъ».
Лишь только учитель, бывало, являлся къ нимъ въ домъ, какъ Аля тотчасъ же овладѣвала имъ, разспрашивала его о школѣ, о школьникахъ, объ ученiи, просила его почитать ей что-нибудь хорошенькое, и, пока тотъ читалъ, сама она занималась рукодѣльемъ.
Также нерѣдко Аля ходила къ своему другу-учителю, бывала въ школѣ и съ величайшимъ интересомъ наблюдала за тѣмъ, какъ идетъ ученье.
Иногда учитель говорилъ ей какое-нибудь стихотворенiе, а она повторяла за нимъ и быстро заучивала, но заучивала съ толкомъ, стараясь понять смыслъ стихотворенiя, и, если чего-нибудь не понимала, сама просила объясненiй.
Такъ, учитель говорилъ, что она шутя, почти на лету, выучила стихотворенiе «Мотылекъ»...
Аля любила бывать съ учителемъ въ небольшомъ садикѣ, находившемся при школѣ.
Она помогала своему другу ухаживать за садомъ, вмѣстѣ съ нимъ цвѣты поливала, пересаживала ягодные кусты.
Однажды у нея въ карманѣ нашлись желуди.
Аля сдѣлала грядку и посадила тѣ желуди.
— Они ужо вырастутъ, и будутъ славные дубки! — говорила она.
Къ сожалѣнiю, желуди ея не принялись, а растутъ въ школьномъ саду только акацiи, посаженныя ея руками.
III
Аля любила лѣтнее раздолье, любила солнце, свѣтъ, тепло, любила цвѣты и щебетанье птичекъ въ кустахъ.
Лѣтомъ она жила полною жизнью, на всемъ привольѣ...
Но и зимой она не оставалась безъ дѣла, не скучала, умѣла разнообразить жизнь въ эту холодную пору, когда дни такъ коротки, а ночи такъ темны и долги.
По утрамъ она училась съ охотой, съ любовью, читала, писала, заучивала стихи, рисовала по клѣткамъ и по трафарету, шила по канвѣ, вязала полосы для одѣяла своему новорожденному племяннику, вязала отцу шапку крючкомъ.
Послѣ обѣда иногда пѣла она съ аккомпанементомъ пiанино.
Вечеромъ мама разсказывала ей всякiя интересныя исторiи.
Иногда Аля въ маленькихъ санкахъ, запряженныхъ парой осликовъ съ бубенчиками, везла папу или маму на овчарню.
Она была очень хороша въ своемъ черномъ полушубкѣ, опоясанномъ краснымъ кушакомъ, въ барашковой шапкѣ...
Ея глазки блестѣли и щеки горѣли, разрумяненныя морозомъ.
Пока отецъ занимался своимъ дѣломъ, дѣвочка и съ пастухами поговоритъ, и съ ягнятами поиграетъ, и къ рабочимъ быкамъ заглянетъ, сѣнца имъ подброситъ, и кусочекъ хлѣба изъ кармана вынетъ для козъ.
А то уйдетъ въ овечью загородь, гдѣ кормятъ штукъ 500 овецъ, и примется играть съ овцами, захлопаетъ въ ладоши и побѣжитъ прямо на нихъ.
Овцы, въ виду такого ужаснаго непрiятеля, шарахнутся въ сторону; когда же Аля побѣжитъ отъ нихъ, — и овцы пустятся за нею всей гурьбой, предполагая, вѣроятно, что она принесла имъ корму.
А дѣвочка воображала, что овцы играютъ съ нею, и очень забавляли ее эти смирныя, пугливыя животныя.
Она была очень хороша въ своемъ черномъ полушубкѣ,
опаясанномъ краснымъ кушакомъ, и въ барашковой шапкѣ
|
Зимой для Али устраивали снѣговую гору; дѣвочка сама надъ ней работала, таскала снѣгъ лопаточкой, а вечеромъ поливала — для того, чтобы гора лучше обледянѣла.
Ручонки, бывало, покраснѣютъ, а ей и горюшка мало.
Увлечется Алюшка своей работой, — щеки румянцемъ пылаютъ, въ глазахъ словно искры горятъ...
Въ послѣобѣденную пору иногда Аля отправлялась со своими саночками на рѣку Хоперъ и каталась по льду со школьниками.
Дѣти возили ее на салазкахъ, прицѣпивъ къ нимъ еще нѣсколько саночекъ, и цѣлою вереницей стрѣлой неслись по льду.
Аля весело смѣялась.
Потомъ она, вмѣстѣ съ прочими хваталась за веревку и катала другихъ ребятишекъ.
И трудно было сказать, что ей болѣе нравилось, — самой ли кататься, или другимъ доставлять удовольствiе...
Катанье по льду иногда длилось до позднихъ сумерекъ, — до тѣхъ поръ, когда уже темно-сизыя тѣни падали на снѣжныя поляны, въ синемъ небѣ зажигались звѣзды, а на потемнѣвшей землѣ — въ избахъ — начинали брезжить въ окнахъ красные огоньки.
Аля очень любила общество деревенскихъ ребятъ.
Съ крестьянскими дѣтьми она обращалась такъ же, какъ и со всѣми, любовно, ласково.
Послѣ экзамена школьники приходили къ ней на обѣдъ.
Она угощала ихъ и ко всѣмъ была равно внимательна; послѣ обѣда гуляла съ ними по саду, бѣгала, играла.
Она умѣла заставить этихъ деревенскихъ ребятъ забыть, что она барышня, и ребятишки относились къ ней совершенно просто и мило, какъ къ своей доброй подругѣ.
Всѣ большiе праздники Аля встрѣчала въ хпопотахъ, все придумывала, что бы подарить своимъ деревенскимъ маленькимъ друзьямъ.
Передъ Пасхой она красила для нихъ яйца и сама раздавала имъ.
На святкахъ она устраивала для своихъ друзей елку.
Полонъ залъ набирался ребятишекъ, елку зажигали, и Аля сама раздавала гостямъ картинки, книжки и цвѣтные бумажные колпачки, наполненные лакомствами.
Дѣти прятали гостинцы, а колпачки надѣвали на головы, — и тутъ начиналось у нихъ такое веселье, о которомъ деревенскiя дѣтки, выросши, вѣроятно, вспомянутъ не разъ...
Аля была въ восторгѣ, видя вокругъ себя все веселыя, радостныя лица...
А деревенскiя дѣти, конечно, очень любили ее.
Если Аля подолгу не заглядывала въ школу, они спрашивали учителя: «Почему Аленька не ходитъ къ намъ?
Что она дѣлаетъ?
Не больна ли?»
Или: «не уѣхала ли куда-нибудь?»
Отрадно и трогательно было видѣть эту нѣжную дружбу между Алей и крестьянскими дѣтьми...
Такъ, въ занятiяхъ и играхъ, проходилъ день за днемъ, проходила темная зимняя пора.
IV
Наступила весна 1888 года.
Сѣдыя снѣговыя облака сбѣжали за горизонтъ; солнце ярко свѣтило, и лазурныя небеса кротко и ласково сiяли надъ оживавшей землей.
И Аля послѣ зимняго заточенья, какъ птичка изъ клѣтки, вылетѣла на волю, навстрѣчу теплымъ солнечнымъ лучамъ.
Цѣлые дни она была на воздухѣ: дѣлала запруды на ручейкахъ, струившихся съ веселымъ шумомъ тамъ и сямъ, или выбрасывала лопаточкой снѣгъ на солнце, чтобы онъ скорѣе растаялъ.
Она первая нашла нѣжные цвѣты подснѣжника, сплела изъ нихъ вѣнки и однажды утромъ, увѣшанная ими, вбѣжала въ комнаты.
— Весна идетъ!
Весна идетъ! — раздался по дому ея серебристый голосокъ.
И какъ она была прекрасна въ этихъ первыхъ весеннихъ цвѣтахъ!..
Цвѣты у нея были на головѣ, на плечахъ, въ рукахъ, и ея румяное личико горѣло самымъ беззавѣтнымъ весельемъ.
Мнѣ думается, если бы художникъ захотѣлъ представить въ живомъ человѣческомъ образѣ всю радость, свѣжесть и блескъ нашей ранней весны, то ему стоило бы только въ тѣ минуты нарисовать Алю...
Съ половины августа Аля стала учиться въ сельской школѣ.
Наканунѣ поступленiя въ школу Аля была въ великомъ восторгѣ и все хлопотала, готовила свою сумку съ тетрадями, съ аспидной доской и грифелями.
Поутру, отпуская ее въ школу, мама сказала, чтобы она въ точности исполняла всѣ школьные порядки.
Около девяти часовъ она въ первый разъ явилась въ школу и, увидѣвъ учителя, озабоченно спросила, не опоздала ли она.
Затѣмъ по-товарищески поздоровалась съ учениками и сѣла за столъ.
Сначала она какъ будто немного робѣла и все посматривала на незнакомыхъ ей мальчиковъ-новичковъ.
Когда же учитель сталъ спрашивать мальчугановъ, Аля внимательно прислушивалась, а тамъ, немного погодя, и сама стала поднимать ручонку, давая знать учителю, что она можетъ отвѣтить на его вопросъ.
Учитель изумлялся, какъ она быстро припоминала то, что мелькомъ слышала въ прошломъ году во время случайныхъ посѣщенiй школы.
— Сколько же тебѣ лѣтъ? — спросилъ Алю одинъ мальчикъ-новичокъ, съ недоумѣнiемъ смотря на нее.
И мальчикъ очень удивился, когда услыхалъ, что Алѣ лишь недавно исполнилось пять лѣтъ.
Ему было лѣтъ девять, а онъ не могъ угоняться въ отвѣтахъ за этой маленькой, бойкой дѣвочкой.
На второй скамейкѣ, неподалеку отъ Али, сидѣлъ маленькiй, бѣлокурый мальчикъ, Грицко, ростомъ почти съ нее, но гораздо ея старше.
Аля замѣтила, что Грицко часто поднимаетъ руку, но отвѣчаетъ невпопадъ, и старалась поправлять его.
Послѣ перваго же урока она увела учителя въ его комнату и спросила, хорошо ли она занималась, и что онъ скажетъ мамѣ, и будетъ ли мама довольна ею.
Во время второго урока дѣти учились линевать на доскахъ.
Своей маленькой ручонкой Аля никакъ не могла удержать линейку такъ, чтобы та не съѣзжала въ сторону.
Дѣвочка было опечалилась, что дѣло ея не идетъ на ладъ, но увидавъ, что и другiе линюютъ еще не совсѣмъ хорошо, нѣсколько успокоилась и снова принялась линевать.
Учитель хотѣлъ помочь ей, но Аля сказала ему:
— Нѣтъ!
Я буду сама...
Всѣ же сами линюютъ и имъ никто не помогаетъ...
Чувство справедливости было очень сильно въ этой маленькой дѣвочкѣ.
При письмѣ черточекъ и буквъ у Али дѣло пошло лучше.
Написавъ строки двѣ, она справлялась каково пишетъ Грицко.
Увидавъ, что у него выходитъ уже очень плохо, Аля старалась научить его, какъ надо держать грифель.
Своими знанiями она дѣлилась охотно...
Свое писанье Аля не стирала съ аспидной доски, но сохраняла для того, чтобы показать мамѣ.
Съ того дня Аля аккуратно посѣщала сельскую школу.
Приходя изъ школы домой, она дѣлилась съ мамой, новыми познанiями и казалась совершенно счастливой.
Когда ей случалось прiйти въ школу раньше Грицка, то она спрашивала:
— Отчего опоздалъ?
Проспалъ?
Или не хотѣлось итти?
И этотъ смирный, маленькiй мальчикъ охотно, по-дружески разговаривала съ нею.
Аля умѣла держать себя такъ, что ея умственное превосходство никогда не оскорбляло ея товарищей и подругъ.
Послѣ второго урока дѣвочка обыкновенно укладывала свои вещи въ сумочку, но домой не шла, а оставалась еще поиграть: въ это время дѣти отдыхали болѣе получаса.
Аля любила играть въ «Гуси»...
Двое мальчугановъ превращались въ свирѣпыхъ волковъ и должны были ловить гусей, то-есть всѣхъ остальныхъ ребятъ.
Когда волки, стуча зубами, съ грознымъ рычаньемъ, бѣгали за гусями, звонкiй голосокъ Али рѣзко выдѣлялся изъ хора дѣтскихъ голосовъ.
Аля ужасно боялась быть пойманной и, задыхаясь отъ волненiя, кричала:
— Бѣдные гуси, бѣгите... бѣгите скорѣе!
Когда же, бывало, волкъ схватывалъ ее, она жалобно вскрикивала:
— Попалась!
Спасите!..
Во время игры дѣти, какъ водится, иногда ушибались.
Случилось какъ-то, что одному мальчугану разбили носъ до крови, и Алѣ было очень жаль его.
Видъ крови ее всегда приводилъ въ трепетъ, но на этотъ разъ она пересилила свое, отвращенiе, взяла у учителя кружку, подала воды ушибленному мальчугану и участливо спрашивала его, остановилась ли кровь, легче ли ему...
Играя, она и сама падала и ушибалась.
Однажды она набѣжала на цѣлую кучу ребятъ и сильно зашибла ногу.
Вставая съ полу, она едва не заплакала отъ боли: ея милые глазки уже совсѣмъ было затуманились, но она удержалась.
Аля знала, что ребята, ушибаясь во время игры, не плачутъ, — и ей, понятно, не хотѣлось показаться передъ товарищами нѣженкой и нюней.
Иногда ей не хотѣлось играть, и тогда она съ кѣмъ-нибудь изъ товарищей отправлялась въ школьный садъ, собирала цвѣты и относила ихъ въ комнату учителя или же нарывала охапку травы и на палочкахъ, какъ на носилкахъ, тащила ее коровѣ въ хлѣвъ...
Листья на деревьяхъ пожелтѣли и опали.
Прошла и осень съ дождями и ненастьемъ.
Наступила зима, суровая, холодная...
Аля загрустила.
Въ деревнѣ появился дифтеритъ — очень опасная, заразительная болѣзнь.
Докторъ запретилъ Алѣ ходить въ школу.
Разлука съ учителемъ и съ товарищами была для Али большимъ горемъ.
Ученье ея пошло было такъ хорошо, такъ подружилась она со школьниками.
Ей пришлось заниматься дома съ мамой.
При свиданiи Аля спрашивала учителя: не отстала ли она?
Что пишутъ въ школѣ?..
А ребятишки, въ свою очередь, освѣдомлялись у учителя: здорова ли Аленька?
Что она дѣлаетъ?..
Игра въ «Гуси» прекратилась, потому что Аля какъ-то умѣла особенно оживлять ее.
Въ недѣлю раза по два, по три сельскiй учитель приходилъ къ Алѣ, и дѣвочка встрѣчала его, какъ самаго дорогого гостя; сама наливала ему чаю, садилась съ нимъ рядомъ или забиралась къ нему на колѣни, — и друзья говорили о томъ времени, когда болѣзнь прекратится и Аля опять станетъ попрежнему посѣщать школу.
Раньше было рѣшено, что Аля, какъ и въ прошломъ году, устроить елку для деревенскихъ ребятъ, и Аля съ нетерпѣнiемъ ждала Рождества, ждала свиданiя со своими школьными товарищами, готовила тетради съ картинками для мальчиковъ, шила изъ разноцвѣтныхъ лоскутковъ сумочки для дѣвочекъ, дѣлала цвѣты и различныя украшенiя для елки.
Всѣ эти занятiя и мысль о томъ, что она порадуетъ бѣдныхъ крестьянскихъ дѣтей, постоянно оживляли ее.
Когда же болѣзнь усилилась, родные Али побоялись звать школьниковъ на елку и устроили имъ елку въ школѣ.
Аля такъ огорчилась, что даже не хотѣла зажигать свѣчи на своей елкѣ.
Наканунѣ Рождества умеръ одинъ шестимѣсячный мальчикъ, сынъ рабочаго.
Этому малюткѣ Аля также приготовила подарки и горько плакала, когда узнала, что умеръ ея Саша.
Совсѣмъ разстроенная, печальная, съ глазами, полными слезъ, она пришла къ матери и сказала:
— Мамочка! я пошлю Сашѣ свѣчку съ моей елки.
Вѣдь онъ, мама, будетъ у Христа на елкѣ съ тѣмъ мальчикомъ, что, помнишь, умеръ въ большомъ городѣ?
И послали Сашѣ съ Алиной елки розовую свѣчу, поспали цвѣтовъ.
Мама всячески старалась сдѣлать для Али праздники веселѣе: изъ дальней деревни, гдѣ еще не было дифтерита, мама привезла ей въ гости двухъ дѣвочекъ, достала масокъ, устраивала костюмированные вечера, но дѣвочка все грустила.
Въ школѣ елка была на третiй день праздника.
Ребятишки хотя и веселились, но все-таки имъ какъ будто чего-то недоставало, — имъ недоставало Али.
На другой день учитель заходилъ къ Алѣ, и дѣвочка разспрашиваша его: довольны ли остались дѣти елкой?
Весело ли имъ было?
Какая тетрадь досталась Грицку?
— Я ужо спрошу его, что онъ будетъ писать въ ней? — съ доброй улыбкой замѣтила Аля.
Грустно проходила для Али эта зима.
Лишь изрѣдка выходила она въ садъ, брала метлу, расчищала дорожку къ своей бесѣдкѣ, сметала со скамейки снѣгъ и, поигравъ съ собаками, возвращалась въ комнаты.
V
Въ половинѣ января отецъ Али уѣхалъ по дѣламъ въ Москву, а на другой день послѣ его отъѣзда Аля заболѣла дифтеритомъ.
Тотчасъ же, разумѣется, пригласили доктора; отцу послали телеграмму.
Болѣзнь шла быстро...
Аля была въ жару, то бредила, то приходила въ себя.
Мама ея въ отчаянiи не знала, что дѣлать.
Она плакала и молилась.
Аля, видя слезы на ея глазахъ, не переставала утѣшать ее.
— Мамуся, не плачь! — говорила она. — Не плачь, голубочка!
Дорогая ты моя...
И крѣпко обнимала маму своими горячими ручонками.
Больная была необыкновенно послушна, безъ отговорокъ принимала всѣ лѣкарства и только съ нетерпѣнiемъ ждала отца, все спрашивала, скоро ли онъ прiѣдетъ.
Она мысленно слѣдила за нимъ отъ станцiи до станцiи.
Вотъ онъ проѣхалъ Коломну...
Теперь онъ долженъ быть въ Рязани...
А вотъ въ такомъ-то часу онъ прiѣдетъ въ Ряжскъ.
Наконецъ папа прiѣхалъ.
И какъ же Аля обнимала и цѣловала его!
Она оживилась и почувствовала себя въ тотъ день такъ хорошо, что могла долго разговаривать и даже спѣла вполголоса одну изъ своихъ любимыхъ пѣсенокъ:
Тамъ вдали, за pѣкoй,
Раздается порой:
Ку-ку, ку-ку!
Это птичка кричитъ
У зеленыхъ ракитъ!
Ку-ку, ку-ку!
Потеряла дѣтей.
Жалко, бѣдненькой, ей.
Ку-ку, ку-ку!
Дѣтокъ ищетъ, зоветъ
И тоскливо поетъ:
Ку-ку, ку-ку!
Слышавшiе это тихое пѣнie, конечно никогда не забудутъ его, и пройдет много зимъ и много лѣтъ, и все-таки каждый разъ, услыхавъ весной кукушку они вспомянутъ о маленькой Алѣ.
На другой день больной стало опять хуже хотя докторъ дѣлалъ все, что могъ.
Aля очень страдала.
Родные видѣли, что Аля умираетъ, но не хотѣли этому верить..
Каждой матери дорого свое дитя, каково бы оно ни было, хотя бы оно было и некрасивое и не особенно умное, больное и хилое.
Если же каждой матери жаль потерять свое дитя, то вы, читатели, вѣроятно, поймете, какъ должны были горевать и что должны были чувствовать отецъ и мать такой чудесной дѣвочки какою была Аля.
Они видѣли, что Аля умираетъ на ихъ глазахъ, и не находили возможности спасти ее...
Болѣзнь шла быстро
|
Восемнадцать дней томилась Аля.
Восемнадцать дней вьюга бушевала и наметала вокругъ дома снѣжные сугробы...
Аля часто бывала безъ памяти и бредила.
Что она видѣла въ бреду, — не знаю, но она не разъ, съ просвѣтлѣвшимъ личикомъ восторженно повторяла:
— Ахъ, полетимъ, полетимъ, Мина… высоко полетимъ!
Иногда же Аля совсѣмъ приходила въ себя и разговаривала съ родными.
Въ эти тяжелыя минуты ей однажды припомнилась та бабочка, которую она отогрела своимъ дыханiемъ.
— Вонъ, роза цвѣтетъ, — слабымъ голосомъ шептала она. —
А помнишь, мама...
Бабочка совсѣмъ умирала, я отогрѣла ее, покормила розовымъ листкомъ, она и ожила...
Да!
Роза цвѣла, а Аля увядала съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ...
3 февраля Аля перестала говорить, и ея послѣднiя слова были: «Прощай, мама!»
Прощалась ли она по привычкѣ, или же предчувствовала близость смертной разлуки, — неизвѣстно.
Послѣ того говорили только ея глаза...
Съ тоской смотрѣла она на близкихъ, дорогихъ ей людей.
Иногда она протягивала ручонки то къ отцу, то къ матери и обнимала ихъ крѣпко-крѣпко, какъ будто этими объятiями она хотѣла высказать безъ словъ всю свою любовь къ нимъ.
Отецъ и мать, вѣроятно, долго не забудутъ ея послѣднихъ поцѣлуевъ и долго еще будутъ чувствовать на себѣ жаръ обвивавшихъ ихъ горячихъ рукъ и пылающаго личика, прижимавшагося къ нимъ.
Мама, какъ и въ прежнiе лучшiе дни, каждый вечеръ брала Алю къ себѣ на колѣни и убаюкивала ее.
Такъ и вечеромъ 4 февраля мама взяла къ себѣ Алю, и въ 8 часовъ, въ свой обычный часъ, Аля уснула у нея на рукахъ, склонившись головой къ ней на грудь...
А за окномъ буря бушевала, и въ шумномъ, могучемъ дыханiи вѣтра какъ будто слышались слова: «Усни, дитя!
Усни, милое, пока житейскими бѣдами и напастями не омрачены твои свѣтлыя грезы!»
Подъ колыбельную пѣсенку мамы, подъ завыванье бури уснула Аля и ужъ болѣе не просыпалась.
Погасъ, потухъ въ ней «жизни чудный огонекъ!..»
И мама не понесла ее въ тотъ вечеръ въ ея кроватку, но положила ее на столъ въ пустой, холодной залѣ, за стѣнами которой вьюга шумѣла и сыпала снѣгомъ въ темныя окна.
Аля уже не слыхала завыванiя бури; эта пѣсенка земли уже не долетала до нея.
Аля лежала вся въ бѣломъ, съ перламутровымъ распятiемъ въ рукахъ.
Головка ея слегка склонилась на плечо, и скорбная улыбка застыла на губахъ.
На грудь ей положили засохшiй букетъ изъ ландышей и незабудокъ, любимыхъ цвѣтовъ Али.
Этотъ букетъ она сама нарвала въ полѣ весной...
Одинъ молодой поэтъ, Владiмиръ Ладыженскiй, написалъ очень хорошее стихотворенiе на смерть Али.
Привожу изъ этого стихотворенiя нѣсколько строкъ:
Ночь медленно тянулась. За окномъ
Метель холодная и билась и рыдала,
А ты, дитя, не забывалось сномъ,
И тихо жизнь въ тебѣ, какъ пламя, догорала.
Но долго мы повѣрить не могли,
Чтобъ смерть суровая, съ улыбкой ледяною,
Пришла къ тебѣ, прекрасный гость земли,
Съ своей безжалостной, всевластного косою.
И все казалось намъ, что къ жизни вновь
Вернешься ты, дитя, отъ холода могилы...
Затѣмъ поэтъ описываетъ свои грустныя думы и въ заключенiе говоритъ:
И снова ночь тянулась безъ конца,
И ждали зорю мы, заря не приходила...
Когда жъ пришла, — недвижнаго лица
Черты прекрасныя печально озарила...
Всю прошлую весну и лѣто крестьянскiе мальчики и дѣвочки украшали могилу Али ландышами и незабудками.
Этими скромными, полевыми цвѣточками дѣти хотѣли высказать, что они любили и помнятъ свою Алиньку.
И вмѣстѣ съ этими цвѣтами на могилу Али упало много горячихъ материнскихъ слезъ…
