Василiй Алексѣевичъ Слѣпцовъ
Бiографическiй очеркъ
Третье, дополненное изданiе сочиненiй В. А. Слѣпцова,
изданiе В. И. Губинскаго, Санктъ-Петербургъ, 1903 годъ
Василiй Алексѣевичъ Слѣпцовъ, одинъ изъ талантливѣшихъ писателей конца 60-хъ и начала 70-хъ годовъ, принадлежалъ къ старинному дворянскому роду.
Отецъ его, помѣщикъ Саратовской губернiи, Сердобскаго уѣзда, служилъ въ Харьковскомъ уланскомъ полку и принималъ участiе въ турецкой и польской кампанiяхъ;
мать, Жозефина Адамовна, полька по сроисхожденiю, была урожденная Вельбутовичъ-Паплонская.
Впослѣдствiи Алексѣй Васильевичъ перешелъ въ Новороссiйскiй драгунскiй полкъ, въ Воронежѣ, гдѣ и родился будущiй беллетристъ, въ 1836 году, 17-го iюля.
Спустя годъ по его рожденiи, отецъ вышелъ въ отставку, уѣхалъ съ семействомъ въ Москву и поступилъ тамъ, по протекцiи дяди своего Николая Александровича Бутурлина, въ московскую комиссарiатскую комиссiю.
Слѣпцов былъ всегда любимцемъ семьи, особенно матери, которая въ немъ души не чаяла.
По ея словамъ, Василiй Алеисѣевичъ «съ ранняго детства выказывалъ большiя умственныя способности; нрава былъ кроткаго и тихаго, сердца мягкаго, такъ что не могъ выносить, когда его сверстники мучили животныхъ или мухъ;
постоянно былъ занять разнаго рода издѣлiями и впослѣдствiи, бывши уже писателемъ, изучилъ столярное и слесарное ремесла.
Самъ выучился пяти лѣтъ читать; былъ набоженъ въ дѣтствѣ, и семи лѣтъ собирался въ монастырь, надъ чѣмъ потомъ смѣялся.
Когда ему минуло 8 лѣтъ, мы въ Москвѣ взяли къ себѣ гимназиста изъ 5-го класса готовить сына въ гимназно; но гимназистъ былъ большой педантъ и не умѣлъ прiохотить мальчика къ наукамъ, особенно къ латыни, такъ что Вася плакалъ, заучивая латинскую грамматику.
Мы перемѣнили учители и взяли студента Апурина, который такъ хорошо преподавалъ, что латынь стала любимымъ занятiемъ Baсилiя Алексѣевича.
Французскимъ языкомъ занималась съ нимъ я, а нѣмецкимъ — бабушка его»1
Десяти лѣтъ Слѣпцовъ поступилъ въ 1-ю Московскую гимназiю.
Спустя 1.5 года отецъ его получилъ въ наслѣдство имѣние въ Сердобскомъ уѣздѣ, Саратовской губернiи, &mdas; деревню Александровку или Дубовку, куда и переѣхало все семейство.
Слѣпцова вскорѣ опредѣлили въ дворянскiй институтъ въ Пензѣ — единственное въ то время учебное заведенiе въ городѣ.
Любимымъ занятiемъ мальчика были книги; кромѣ того, онъ пробовалъ писать въ пансiонѣ стихи, но всѣ эти первые литературные опыты затерялись, и Слѣпцовъ не любилъ даже вспоминать о нахъ.
Сохранилось, впрочемъ, нѣсколько дѣтски-наивныхъ строкъ стихотворенiя, посвященнаго матери, которая и приводитъ ихъ въ своихъ «Воспоминанiяхъ».
Вотъ онѣ:
Не за себя молитва льется
Предъ престоломъ Всевышняго Творца,
Не за себя молю — за мать мою родную...
По окончанiи курса въ дворянскомъ институтѣ, Слѣпцовъ былъ отвезенъ въ Москву.
Въ то время открылась венгерская кампанiя, и родные посовѣтовали Слѣпцовымъ опредѣлить сына въ одинъ изъ полковъ дѣйствующей армiи.
Василiй Алексѣевичъ согласился на это, купилъ даже программу и началъ готовиться въ полкъ, но, попавъ въ общество студентовъ, перемѣнилъ свое намѣренiе и вскорѣ выдержалъ экзаменъ въ Московскiй университетъ, по медицинскому факультету.
Будучи студентомъ, онъ познакомился съ профессорами Китарой о Далемъ, которые очень полюбили его и пригласили бывать у нихъ.
Это знакомство имѣло рѣшающее влiянiе на дальнѣйшую дѣятельность Слѣпцова: оно отвлекло его отъ медицины.
Въ 50-хъ годахъ этнографическiй отдѣлъ Императорскаго Географическаго Общества обратился къ Слѣпцову съ предложенiемъ — отправиться въ пѣшеходное путешествiе по Владимiрской губернiи для описанiя тамошнихъ фабрикъ и строившейся въ то время французами желѣзной дороги.
Слѣпцовъ охотно принялъ сдѣланное предложенiе.
Результатомъ его странствованiй были весьма любопытныя наблюденiя надъ бытомъ фабричныхъ рабочихъ, записанныя имъ въ особой тетради, но это сочиненiе, къ сожалѣнiю, затерялось.
Обладая достаточным запасомъ знанiя народной жизни, Слѣпцовъ выступилъ въ началѣ 60-хъ годовъ на литературное поприще въ «Русской Рѣчи» графини Е. В. Салiасъ (Евгенiи Туръ), а затѣмъ сталъ сотрудничать въ «Сѣверной Пчелѣ» и «Современникѣ».
Въ это время онъ женился въ Москвѣ на Языковой и имѣлъ отъ нея сына, который умеръ, и дочь Валентину, вышедшую послѣ его смерти замужъ за Iосифа Александровича Гурко.
Бракъ оказался несчастливымъ: Слѣпцовъ скоро разстался съ женою.
Получивъ затѣмъ послѣ отца наследство и не любя деревенскаго хозяйства, онъ продалъ имѣнiе своему брату, а самъ переѣхалъ въ Петербургъ, гдѣ познакомился съ И. Г. Чернышевскимъ, Г. 3. Елисѣевымъ, В. И. Водовозовымъ и Н. А. Некрасовымъ, который пригласилъ его въ постоянные сотрудники «Современника», съ обязательствомъ писать исключительно въ этомъ журналѣ.
Первое произведенiе Слѣпцова, появившееся въ 1862 году въ «Современникѣ», было «Письма изъ Осташкова».
Затѣмъ, въ 1863 и 1864 годахъ были напечатаны разсказы: «Питомка», «Казаки», «Постоялый дворъ», «Сцены въ больницѣ».
Съ каждымъ новымъ произведенiемъ Слѣпцовъ прiобрѣталъ все большее расположение своихъ читателей и вскорѣ занялъ видное положенiе въ литературныхъ кружкахъ столицы.
Особенною популярностью онъ пользовался среди женщинъ, чему, конечно, прежде всего былъ обязанъ своей счастливой наружности и личной обаятельности.
«Наружность Слѣпцова, — замѣчаетъ А. Я. Головачева-Панаева въ своихъ литературныхъ воспоминанiяхъ2, — была очень эффектная и отличалась изяществомъ; у него были великолѣпные черные волосы, небольшая борода, тонкiя и правильныя черты лица; когда онъ улыбался, видны были необыкновенной бѣлизны зубы.
Цвѣтъ лица былъ матово-блѣдный.
Онъ былъ высокъ, строенъ и одѣвался скромно, но тщательно».
Прiѣхавъ въ Петербургъ въ самый разгаръ женскаго вопроса, Слѣпцовъ сдѣлался горячимъ его пропагандистомъ и искренно и беззавѣтно увлекался имъ, не смотря на неудачи, которыя встрѣчалъ при осуществленiи своихъ проектовъ.
Въ 1863 году задумалъ онъ, напримѣръ, организовать частныя популярно-научныя лекцiи для женщинъ.
Въ качествѣ лекторовъ было приглашено несколько молодыхъ людей изъ сочувствующихъ женскому вопросу, которые, не будучи учеными спецiалистами, могли все-таки сообщать слушательницамъ элементарныя свѣдѣния но физикѣ, химiи и гигiенѣ.
Самъ Слѣпцовъ былъ однимъ изъ такихъ лекторовъ.
Къ огорченiю иницiатора дѣла, число слушательницъ на каждой лекцiи постепенно убывало, такъ-какъ стали ходить слухи, что хозяина залы, гдѣ происходили собранiя, призывали куда слѣдуетъ для объясненiй и требовали, чтобы сборища болѣе не продолжались.
«Кромѣ того, по словамъ А. Я. Головачевой, учащiяся женщины утромъ были заняты, а мнiмо-учащiяся, которыхъ тогда было много, побывавъ на первой лекцiи, нашли, что тамъ слишкомъ много бываетъ аристократокъ (такъ называли тогда женщинъ хорошо одѣвающихся), и не желали сидѣть вмѣстѣ съ ними.
Дамы же, которыхъ считали аристократками, испугались слуховъ, что во время чтенiя можетъ явиться полицiя, и перестали посѣщать лекцiи».
Видя такое охлажденiе къ своему дѣлу, Слѣпцовъ обратился, наконецъ, къ присутствовавшимъ на послѣдней лекцiи съ такою рѣчью:
«Милостивыя государыни и милостивые государи, прошу вашего вниманiя.
Я долженъ сказать надгробное слово преждевременно погибшимъ нашимъ лекцiямъ.
Съ душевнымъ, глубокимъ прискорбiемъ я обязанъ объявить вамъ, что, за отсутствiемъ слушательницъ, лекцiи прекращаются.
Но покидая эту залу, я, какъ Галилей, воскликну: «а все-таки эти лекцiи принесли бы большую пользу женщинамъ въ общемъ ихъ образованiи«.
Слѣпцовъ не оставлялъ, впрочемъ, мысли продолжать лекцiи, предполагая привлечь къ участiю въ нихъ тогдашнихъ молодыхъ профессоровъ, сочувственно относившихся къ высшему образованiю женщинъ.
Но скоро новый проектъ поглотилъ все его вниманiе: онъ рѣшилъ устроить въ Петербургѣ общую квартиру для лицъ изъ круга близкихъ своихъ знакомыхъ, цѣлью которой было — доставленie нуждающимся членамъ дешеваго общежитiя, при общемъ трудѣ.
Проектъ этотъ имѣлъ за собою то преимущество, что жившiе въ такой квартирѣ избавлялись отъ безцеремонной эксплоатацiи квартирныхъ хозяекъ (большею частiю — устарѣлыхъ чиновницъ, нажившихся кухарокъ), которыя, изъ своихъ экономическихъ видовъ, морозили жильцовъ въ нетопленныхъ комнатахъ, отравляли ихъ обѣдами изъ дурной провизiи и часто пускали жильцовъ, творившихъ по ночамъ всевозможныя безобразiя.
Общая квартира, которую Слѣпцовъ шутя назвалъ «коммуной», была нанята на Знаменской улицѣ и хотя помѣщалась въ верхнемъ этажѣ, но лѣстница была очень хорошая, со швейцаромъ.
Планы квартиры были розданы будущимъ жильцамъ, которые могли выбирать себѣ комнаты по своему усмотрѣнiю.
«Одну большую комнату, — говоритъ А. Я. Головачева, — Слѣпцовъ сдѣлалъ общей, гдѣ въ извѣстный часъ должны были всѣ собираться на утреннiй, вечернiй чай, на обѣдъ, такъ-какъ прислугу предполагалось имѣть одну, и нужно было соблюдать, кромѣ порядка, и экономiю въ хозяйствѣ.
Общая трапеза, конечно, должна была обходиться дешевле, чѣмъ каждому отдѣльно.
Для прiема гостей Слѣпцовъ также назначилъ одинъ вечеръ въ недѣлю.
Кругъ знакомыхъ у всѣхъ членовъ былъ почти общiй».
Жильцами въ «коммунѣ» оказались преимущественно женщины; мужчинъ же было только двое: Слѣпцовъ и его прiятель N, Аполлонъ Ѳилипповiчъ Головачевъ.
Благодаря тому, что «коммуну» стали пос»щать разныя личности, бывавшiя въ ней уже каждый день утромъ и вечеромъ, — въ городѣ распространились всякiя сплетни о знаменскихъ коммунарахъ. —
«Не стоить обращать на это вниманiя, говорилъ Слѣпцовъ: пусть себѣ болтаютъ всякiй вздоръ — избѣжать этого трудно.
Всѣ отлично знаютъ, что женщины жили прежде въ меблированныхъ квартирахъ также съ мужчинами, да еще Богъ знаетъ съ какими.
Рутина общественной жизни такъ сильна, что какое бы ни явилось въ ней полезное исключенiе, оно произведетъ гвалтъ: покричатъ, поболтаютъ и перестанутъ».
Между тѣмъ невыгодные слухи о «коммунѣ» все бол»е и болѣе разростались: злые языки ув»ряли, будто въ ней происходятъ ежедневные попойки и кутежи, причемъ пос»тители и хозяева напиваются до безобразiя, и гости лишь на другой день расходятся по домамъ.
На самомъ же дѣлѣ никакихъ угощенiй, кром» чаю, не подавалось гостямъ.
Не смотря на это, въ городѣ стали утверждать, что «коммуна» представляетъ собою новую секту, пресл»дующую самыя безнравственныя цѣли.
Неудивительно, что полицiя стала сл»дить за коммунарами: городовые безсмѣнно торчали у подъ»зда знаменскаго общежитiя.
Нѣкоторыя изъ дамъ, опасаясь быть скомпрометированными, выѣхали изъ «коммуны», и она, за недостаткомъ средствъ, скоро распалась.
Такой исходъ дѣла не обезкуражилъ, однако, Слѣпцова. —
«Не стоитъ смущаться неудачей въ полезныхъ общественныхъ дѣлахъ, замѣчалъ онъ, — потому что большинство общества податливо на усвоенiе пустыхъ рутинныхъ обычаевъ въ общественной жизни, и чуть возникаетъ новизна, хоть и полезная, она вызываете рутинеровъ на глумленiе.
Не слѣдуетъ робѣть передъ этимъ — иначе въ общественной жизни не было бы никакого прогресса.
Прогрессъ только и можетъ быть тогда, когда люди дѣйствуютъ наперекоръ рутинѣ».
Стоя, какъ писатель, во главѣ женскаго вопроса и принимая горячее участiе въ прiисканiи работы нуждающимся труженицамъ, Слѣпцовъ сталъ хлопотать объ устройствѣ въ Петербургѣ женской переплетной мастерской и открытiи конторы переписки бумагъ и переводовъ съ иностранныхъ языковъ.
Съ этою цѣлью онъ устраивалъ музыкально-литературные вечера, спектакли, публичныя лекцiи и тому подобноѣ.
Планамъ его, однако, не суждено были осуществиться: за нимъ стали зорко слѣдить, какъ иницiаторомъ разныхъ сборищъ, и даже совѣтовали на время умѣрить свою организаторскую дѣятельность.
Въ 1866 году Слѣпцовъ былъ арестован, послѣ 4-го апрѣля, какъ устроитель коммуны.
«Это былъ самый ужасный перiодъ его жизни, — говоритъ мать писателя въ своихъ воспоминанiяхъ. —
Я въ это время была въ Петербургѣ и страшно боялась за сына.
Прихожу однажды къ нему, раскрыла его альбомъ и стала вынимать карточки арестованныхъ.
Василiй Алекеѣевичъ, замѣтивъ это, подошелъ и сказалъ: «нѣтъ, мамаша, не надо вынимать: я — литераторъ и мало-ли кого изъ нихъ знаю».
Я спросила его: «а если тебя арестуютъ, то какъ мнѣ поступить?»
Чтобы успокоить меня, онъ съ милой улыбкой отвѣчалъ: «Да за что?
Ну, а если арестуютъ, то дня черезъ два выпустятъ, и я вамъ пришлю ключи черезъ студента Ш., который живетъ противъ моего номера.
Вася квартировалъ тогда близъ Невскаго, на Владимiрской, въ домѣ Лихачова.
Я ушла.
На другой день, въ 8 часовъ утра позвонилъ въ мою квартиру студентъ Ш. и сказалъ: «я принесъ вамъ ключи; Висилiя Алексѣевича въ 3 часа ночи арестовали и отвезли въ Александро-Невскую часть».
Я чуть не упала.
Я хорошо знала Муравьева и его безмилосердiе, да и не видѣла никакой вины за Васей.
Тотчасъ же отправилась къ сыну, думая что-либо узнать и передать ему что-либо питательное, зная его плохое здоровье.
Квартальный и частный приняли меня непривѣтливо и ответили, что сюда никого не привозили, хотя я въ окошкѣ видѣла вещи Васи съ номером и его фамилiей.
Меня отправили въ III отдѣленiе, гдѣ маiоръ Бабушкинъ по книгѣ отыскалъ фамилiю сына и сказалъ, что онъ — въ Александро-Невской части и что необходимо, чтобы я опять явилась и просила генерала Мезенцова.
И вотъ я всякiй день два раза ходила въ III отдѣленiе.
Письма отъ сына получала, но свиданiе съ нимъ не было позволено.
Я ежедневно проходила черезъ частный дворъ и смотрѣла въ окно съ рѣшетками.
Разъ увидѣла въ форточку Васю — и онъ, и я обрадовались.
Но одна минута — и частный велѣлъ удалиться.
Помѣщенiе Васи было ужасно грязное.
Комната — въ три аршина, вся оплеванная; кровать полна клоповъ, мѣшокъ набить сѣнной трухой, и на пищу давалось лишь 10 копѣек въ сутки; на ночь ставили въ комнату ушатъ подъ названiемъ «парашка», а въ окно валилъ смрадъ пыльной копоти; ни книгъ, ни бумаги.
Я поѣхала къ дядѣ Бутурлину, который былъ хорошо знакомъ съ Муравьевым.
Дядя, хотя больной, но поѣхалъ къ Муравьеву, который его успокоилъ, что его внукъ въ дурныхъ дѣлахъ не замѣшанъ.
Но все-таки онъ продержалъ Васю семь недѣль и отдалъ его мнѣ на поруки — больного, съ опухшими ногами, сильно исхудалаго.
Арестъ этотъ и свелъ его въ преждевременную могилу: семь недѣль всякiй день бояться за себя!..»
Какъ человѣкъ, Слѣпцовъ былъ — натура крайне увлекающаяся, даже въ мелочахъ.
«Однажды, передаетъ А. Я. Головачева, онъ придумалъ заказать токарю для своего письменнаго стола березовые подсвѣчники, покрытые лакомъ.
Онъ носился съ своимъ изобрѣтенiемъ, показывая его короткимъ знакомымъ, и былъ очень доволенъ, если кто-нибудь просилъ его заказать такiе же подсвѣчники или канделябры.
Слѣпцовъ самъ давалъ токарю рисунки и слѣдилъ за его работой; когда же токарь взялся въ лѣтнемъ помѣщенiи приказчичьяго клуба украсить танцовальный залъ люстрами изъ березы, то Слѣпцовъ до такой степени былъ озабоченъ, какъ будто самъ взялъ этотъ заказъ.
Каждый день онъ бѣгал къ токарю, давалъ совѣты, дѣлалъ рисунки».
Характеръ Слѣпцова, по свидѣтельству матери, «былъ тихiй», и «я (говоритъ она) никогда не видала его сердитымъ».
Гдѣ бы Слѣпцовъ ни поселялся — всѣ чувствовали къ нему особенное расположенiе и старались всячески угодить ему.
Особенно онъ умѣлъ сближаться съ народомъ.
«Въ голосѣ его было что-то ласкающее, такъ что люди простого класса изъ самыхъ мрачныхъ и молчаливыхъ дѣлались съ нимъ разговорчивыми до откровенности.
Я, замѣчаетъ Головачева, очень любила слушать, когда Слѣпцовъ бесѣдовалъ съ кѣмъ-нибудь изъ этого класса людей.
Съ каждымъ изъ нихъ былъ у него особенный слогъ, который совпадалъ съ языкомъ какого-нибудь мастерового., мужика-рабочаго или бабы-торговки.
Онъ такъ умѣлъ шутить съ ними, что они отъ души смѣялись».
Будучи очень красивымъ, Слѣпцовъ привлекалъ къ ceбѣ толпы женщинъ, изъ которыхъ многiя, познакомившись съ нимъ, безумно въ него влюблялись.
«Сердечные романы его, по словамъ госпожи Головачевой, были, впрочемъ, кратковременны и оканчивались всегда непрiятнымъ для него образомъ.
Онъ не могъ выносить ревности, а ему попадались именно женщины очень ревнивыя.
Слѣпцовъ не хотѣлъ притворяться и обманывать и выводилъ женщинъ изъ себя тѣмъ, что сохранялъ полное хладнокровiе въ бурныхъ сценахъ ревности.
Онъ былъ такъ набалованъ побѣдами, что едва успѣвалъ покончить романъ съ одной женщиной, какъ являлись другiя въ него влюбленныя.
Слѣпцовъ не придавалъ большого значенiя скоровоспалительной любви въ женщинахъ и имѣлъ неосторожность всегда это высказывать, чѣмъ, конечно, женщины оскорблялись и считали его за сухого эгоиста».
Литературная дѣятельность Слѣпцова была непродолжительна, и написалъ онъ очень не много.
Полное собранiе его сочиненiй, вышедшее до сихъ поръ двумя изданiями, составляетъ одинъ небольшой томъ, заключающiй въ ceбѣ 10 разсказовъ изъ народной жизни, повѣсть «Трудное время» и нѣсколько главъ начатаго романа «Хорошiй человѣкъ».
«Во всѣхъ своихъ произведенiяхъ Слѣпцовъ, — говориъ С. А, Венгеровъ,3 — обнаруживаетъ несомнѣнный даръ разсказа, а въ нѣкоторыхъ тонкое остроумie и большую вдумчивость въ явленiя общественной жизни.
Въ общемъ онъ — одинъ изъ наиболѣе художественноодаренныхъ писателей 60-хъ годовъ.
Жестокимъ Слѣпцовъ кажется въ главномъ своемъ произведенiи — «Трудномъ времени», которое до сихъ поръ остается въ литературной памяти и въ ряду повѣстей съ общественною подкладкою занимаетъ видное мѣсто.
Повѣсть съ безпощадною иронiею вышучиваетъ умѣренный либерализмъ, который не идетъ дальше двухъ-трехъ хорошихъ порывовъ, а затемъ остываетъ и обращается къ устройству личнаго благополучiя, путями, однако, отнюдь не предосудительными.
Читателю, который видѣлъ позднѣйшiй пышный расцвѣтъ хищничества, непонятна та неумолимость, съ которою авторъ старается выставить представителя благихъ порывовъ — Щетинина — полнѣйшимъ ничтожествомъ.
На половину иронически повѣсть относится къ героинѣ разсказа — женѣ Щетинина, въ которой стремленiя къ устройству своего благополучiя уже совсѣмъ нѣтъ, но надъ которой повѣсть подтруниваетъ за неопредѣленность ея благихъ порывовъ.
Въ положительномъ лицѣ повѣсти — Рязановѣ, на все отвѣчающемъ насмѣшечками, замѣтно сказалось влiянiе базаровскаго типа».
Въ общемъ повѣсть «Трудное время», которая, несомнѣнно, представляется шедевромъ автора и въ свое время надѣлала не мало шуму, — составляетъ, по справедливому замѣчанiю А. М. Скабичевскаго, «весьма цѣнный вкладъ въ сокровищницу нашей литературы и заставляетъ сожалѣть о преждевременной утратѣ недюжиннаго таланта въ лицѣ В. А. Слѣпцова».
Высокоталантливый Д. И. Писаревъ посвятилъ разбору «Труднаго времени« блестящую статью — «Подростающая гуманность», въ которой онъ, со свойственнымъ ему тонкимъ критическимъ анализомъ, разбираетъ «уморительный типъ добродѣтельнаго либерала» въ лицѣ юнаго и просвѣщеннаго помѣщика Александра Васильевича Щетинина.
«Щетининъ, говоритъ Писаревъ, живетъ въ своемъ имѣнiи и старается увѣрить себя и другихъ въ томъ, что онъ занимается хозяйствомъ, гуманизируетъ сельскихъ обывателей, интересуется европейскою политикою и слѣдитъ очень внимательно за развитiемъ научной агрономiи.
Занятiя хозяйствомъ заключаются въ томъ, что Щетининъ по вечерамъ бесѣдуетъ съ своимъ приказчикомъ, который изъ этихъ конференцiй выноситъ, по всей вѣроятности, то yтѣшителыное убѣжденiе, что надувать и обирать молодыхъ агрономовъ очень сподручно и совершенно безопасно.
Гуманизированiе земледѣльцевъ производится посредствомъ тщательнаго взиманiя установленныхъ штрафовъ за потравы; это взыскиванiе четвертаковъ и полтинниковъ клонится вовсе не къ тому, чтобы вознаградить помѣщика, а собственно и единственно къ тому, чтобы воспитать въ земледѣльцахъ уваженiе къ принципу собственности, чтобы развить въ нихъ чувство законности, чтобы вложить въ грубые умы пониманiе человѣческихъ правъ и обязанностей.
Поглощенный великимъ житейскимъ дѣломъ народнаго воспитанiя, Щетининъ, конечно, не можетъ уже посвящать много времени политикѣ и теоретической агрономiи; поэтому и немудрено, что книжки ученыхъ журналовъ лежатъ неразрѣзанныя, и что пачки русскихъ и иностранныхъ газетъ остаются нераспечатанными.
Орошая потомъ лица своего обширную и еще нетронутую ниву русскихъ народныхъ силъ, Щетининъ принужденъ отказывать себѣ даже въ тѣхъ скромныхъ умственныхъ наслажденiяхъ, который для образованнаго человѣка составляютъ насущную потребность.
Понятно, что, при такихъ условiяхъ, неразрѣзанность журналовъ и нераспечатыванiе газетъ должны быть вмѣнены Щетинину въ особенно высокую патрiотическую заслугу.
У нашего гуманизатора есть жена, Марья Николаевна, женщина молодая, честная, горячая и энергическая, принявшая за чистую монету либеральные разговоры доблестнаго супруга и постоянно ожидающая, во все время своего трехлѣтняго замужества, что вотъ-вотъ начнется какая-то не совсѣмъ известная ей, но великая и святая работа, которой всѣ честные люди съ наслажденiемъ отдадутъ весь свой умъ, всю свою волю, всю свою жизнь.
Но время идетъ, Щетининъ занимается потравами, и Марья Николаевна начинаетъ недоумѣвать.
Ей кажется, что въ этой работѣ очень мало великаго и святого, и что не такими подвигами наполняется жизнь тѣхъ людей, которые дѣйствительно умѣли понять всю тяжесть долга, лежащаго на ннхъ въ отношенiи къ ихъ бѣдному и невѣжественному народу.
Въ то время, когда Марья Николаевна недоумѣваетъ и тревожится, къ Щетинину прiѣзжаетъ на лѣто его товарищъ по университету, Рязановъ, одинъ изъ блестящихъ представителей базаровскаго типа.
Появленiе этого новаго лица ускоряетъ неизбѣжную развязку.
Прислушиваясь къ разговорамъ Рязанова съ Щетининымъ, Марья Николаевна начинаетъ смотрѣтъ на своего мужа совершенно трезвыми глазами и отдавать должную дань презрѣнiя его игрушечному либерализму.
Добродѣтельное собранiе четвертаковъ и полтинниковъ становится для нея невыносимымъ, и она рѣшается уѣхать отъ мужа, чтобы устроить себѣ полезную и разумную жизнь.
Она уѣзжаетъ не съ Рязановымъ, а одна, и уѣзжаетъ вовсе не за тѣмъ, чтобы предаваться удовольствiямъ взаимной любви.
Повесть Слѣпцова оканчивается тѣмъ, что Рязановъ и Марья Николаевна холодно прощаются между собою въ домѣ Щетинина, который, внезапно очутившись на развалинахъ своего семейнаго счастiя, начинаетъ мечтать о наживанiи капитала и о расходованiи его на пользу человѣчества.
Какъ видите, между тремя главными дѣйствующими лицами повѣсти разыгралась простая, но мучительная драма, тѣмъ болѣе интересная и замѣчательная, что ея составные элементы — грошовый либерализмъ, безпощадный анализъ и неподкупная честность — находятся уже теперь во многихъ русскихъ семействахъ4».
Не вдаваясь въ подробный разборъ замѣчательной повѣсти Слѣпцова, Писаревъ бросаетъ бѣглый взглядъ на основную причину разыгравшейся драмы, съ которымъ читатели могутъ познакомиться изъ самой статьи критика.
Приведу, въ заключенiе, чрезвычайно интересный отзывъ о Слѣпцове, сдѣланный В. П. Буренинымъ по поводу посмертнаго изданiя сочиненiй покойнаго писателя.
«Слѣпцовъ, говоритъ В. П. Буренинъ, выступилъ на литературное поприще почти одновременно съ Н. Успенскимъ и Левитовымъ и, раздѣляя успѣхъ съ названными беллетристами, сразу сталъ выше ихъ въ глазахъ тогдашней читающей публики.
И читатели, и критика отдавали Слѣпцову первенство передъ его товарищами не въ отношенiи пепосредственнаго таланта: Левитовъ и И. Успенскiй были тоже очень талантливые люди; но ихъ сверстникъ обладалъ качествомъ, рѣдкимъ въ тогдашнихъ молодыхъ беллетристахъ: онъ давалъ не одни бойкiе и яркiе наброски, сдѣланные торопливо и безъ надлежащей отдѣлки: онъ давалъ вещи, хотя и небольшiя, по форме похожiя на очерки и этюды, но, однако же, чрезвычайно выработанныя, соединявшiя въ себѣ съ серьезною мыслью замѣчательно художественную отдѣлку.
Вмѣстѣ съ этимъ цѣннымъ качествомъ у Слѣпцова выдавалось еще и другое: безподобный юморъ, тѣмъ болѣе производившiй впечатлѣнiе, что въ немъ не было ни малѣйшаго шаржа, ни малѣйшаго пересола, а, напротивъ, необыкновенная сдержанность.
Какъ извѣстно, юморъ настоящихъ, призванныхъ юмористовъ, каковы Гоголь, Диккенсъ, именно отличается указаннымъ качествомъ, именно имъ всего болѣе и дѣйствует на читателей.
Каждый, кто потрудится прочитать разсказы Слѣпцова, можетъ убѣдиться, въ какой мѣрѣ эти небольшiе и превосходные разсказы обработаны съ художественной стороны.
Въ наше время, еще болѣe, чѣмъ въ 60-е годы, они должны казаться въ этомъ смыслѣ образцовыми.
Вѣдь теперешнiе разсказчики, даже наиболѣе талантливые, грѣшатъ небрежной и спѣшной отдѣлкой своихъ вещей, пожалуй еще хуже беллетристовъ того пеiода, когда началъ свою дѣятельность Слѣпцовъ.
У многихъ ли изъ разсказчиковъ вы встрѣтите такую добросовѣстную и строгую обработку малѣйшихъ деталей въ описанiяхъ, такую художественную сжатость разсказа, такую отдѣлку языка, такую яркую наблюдательность, какiя блещутъ у Слѣпцова со всякой страницы любого изъ его очерковъ.
О юморѣ я уже и не говорю: я не знаю между беллетристами «послѣдней формацiи» ни одного таланта, который бы по юмору хотя только приближался къ автору «Сценъ въ больницѣ», «Питомки», «Свиней», «На желѣзной дорогѣ», а ужъ не то, что превышалъ его.
Развѣ только одинъ Гл. Успенскiй можетъ до извѣстной степени стать рядомъ со Слѣпцовымъ, какъ юмористь; но Гл. Успенскiй выступилъ лишь немногимъ позднѣе своего покойнаго сотоварища и, быть можеть, въ первыхъ своихъ работахъ былъ отчасти его ученикомъ.
Слѣпцовъ былъ не только типическою личностью своего времени, но и жертвою его тревожныхъ вѣянiй.
Онъ умеръ слишкомъ рано и сдѣлалъ слишкомъ мало для своего таланта.
Художественное его дарованiе, судя по тѣмъ немногимъ образцамъ, кaкie онъ далъ, было очень крупныхъ размѣровъ; но обладатель этого дарованiя загубилъ свои душевныя силы отчасти несдержанными влеченiями горячаго темперамента, отчасти тѣми порывами въ область чуждой художественнымъ настроенiямь дѣятельности, которые въ его время считались и «гражданскими» и политическими.
Въ жизни Слѣпцова, если не ошибаюсь, роковую роль играли съ одной стороны страстныя склонности, съ другой — праздная игра въ отрицанiе и агитацiю.
При всей силѣ своего ума и дарованiя, онъ не могъ сладить съ самимъ собою и постоянно бросался въ разныя излишества, мучился смутными, непереработанными стремленiями къ отрицательнымъ идеаламъ, отвлекавшими его отъ служенiя своему художественному призванiю.
Въ этихъ судорожныхъ мечтанiяхъ, въ этой борьбѣ съ темными склонностями страстей онъ погибъ преждевременно.
Послѣднiе годы его недолгой жизни подтачивалъ физическiй недугъ, быстро сведшiй его въ раннюю могилуraquo;...5
Принужденный оставить литературную дѣятельность, Слѣпцовъ уѣхалъ лечиться на Кавказъ, но, не получивъ существенной пользы, переселился въ имѣнiе матери, близъ Сердобска, гдѣ и умеръ на ея рукахъ 23-го марта 1878 года.
Вотъ въ какихъ теплыхъ, проникнутыхъ глубокимъ чувствомъ, словахъ госпожа Слѣпцова описываеть послѣднiе моменты жизни своего нѣжно-любимаго сына:
«22-го марта 1878 года онъ просилъ меня перевести съ дивана на постель и, подойдя къ ней, сказалъ:
— «Какъ вы хорошо меня привели!
Я готовъ благодарить васъ на колѣняхъ».
Ночью я услыхала его кашель и пришла къ нему.
Свѣча еще горела.
Онъ просилъ дать ему порошокъ, потомъ — чтобы его немного прикрыть, и сказалъ:
— «Теперь все».
Я ушла.
Въ 4 часа утра опять вошла и спросила:
— «Ты звалъ?»
Онъ отвѣтилъ:
— «Да, я оралъ».
Стало светать.
Мнѣ показалось его лицо мертвецки блѣднымъ.
Я выбѣжала изъ комнаты и сказала дочери, что дѣло плохо.
Мы обѣ опять пришли.
У него открылась рвота — желтою жидкостью.
Голову его мы но очереди держали и давали ему воды съ коньякомъ.
Онъ часто не сознавалъ, что съ нимь происходитъ, попросилъ его поправить.
Рвота утихла.
Онъ лежалъ спокойно и потребовалъ доктора.
Когда тотъ пришелъ, то посовѣтовалъ что-то дать больному.
При выходѣ, докторъ сказалъ намъ, что пульсъ остановился, нарывъ разрешился в что Bacѣ остается лишь несколько часовъ жизни.
Для насъ минута была ужасная: все было кончено!..
Мы сидели неподалеку отъ умирающаго.
Онъ, увидя это, спросилъ:
— «Вы думаете, что я умираю?»
Я ответила:
— «Нѣтъ».
Докторъ опять пришелъ и нашелъ, что цвѣтъ лица сталъ темнымъ.
Вася чуть внятнымъ голосомъ позвалъ меня и сестру свою.
Мы боялись подойти къ нему, ожидая раздирающей сцены прощанiя.
Онъ намъ говорилъ: «Когда я буду умирать — всѣ уйдите.
А то станете плакать и прибавите мнѣ нѣсколько часовъ страданiя».
Настала агонiя.
Мы сѣли къ нему.
И такъ тихо душа его улетѣла, какъ будто ангелы на рукахъ унесли ее отъ насъ...
Свершилось все — и безцѣннаго сына моего не стало!..»
Похороненъ Слѣпцовъ въ Сердобскѣ, на городскомъ кладбищѣ.
А. Н. Сальниковъ
_______________________________
1 Смотри «Василiй Алексѣевичъ Слѣпцовъ въ воспоминанiяхъ его матери» («Русская Старина», 1890 годъ, январь)
2 Смотри «Русскiе писатели и артисты 1821–1870 годы», собственнаго изданiя В. И. Губинскаго, 1890 годъ
3 Смотри «Энциклопедическiй словарь» Ефрона, томъ XXX
4 Смотри сочиненiя Д. И. Писарева, томъ IV
4 Смотри «Новое Время», № 4288, февраль 1888 года
|
