Василiй Алексѣевичъ Слѣпцовъ въ воспоминанiяхъ его матери
р. 17-го iюля 1836 — † 23-го марта 1878
Такъ какъ бiографiя покойнаго нашего писателя и беллетриста Василiя Алексѣевича Слѣпцова еще не была написана, да можетъ была бы еще и преждевременна, то я, какъ престарѣлая мать его, желаю при жизни моей написать все то, что сохранялось въ памяти о покойномъ моемъ сынѣ.
Прошу читателей уважаемой «Русской Старины» извинить меня за мой безъискусственный и нѣсколько безпорядочный разсказъ.
Да позволено мнѣ будетъ начать повѣствованiе съ ранняго дѣтства моего сына, а равно и упомянуть о его происхожденiи.
Василiй Алъксѣевичъ Слѣнцовъ привадлежалъ къ древнему дворянскому роду Слѣпцовыхъ.
Отецъ его, Алексѣй Васильевичъ Слѣпцовъ, былъ помѣщикъ и владѣлъ 1,500 десятинъ земли и 250 душъ Саратовской губернiи, Сердобскаго уѣзда; близкiе его родные Чижачевы, Бутурлины, Прокоповичи-Антоискiе, Костневскiе, Рембелинскiе и прочiе.
Мужъ мой, Алексѣй Васильевичъ Слѣпцовъ, служилъ въ Харьковскомъ уланскомъ полку, дѣлалъ турецкую и польскую кампанiи; въ бытность свою въ Гродненской губернiи онъ познакомился и женился на дочери тоже изъ древней польской фамилiи, Жозефинѣ Адамовнѣ Вельбутовичъ-Паплонской, коей же мать была урожденная баронесса Игесльстромъ, изъ древнихъ лифляндскихъ бароновъ.
Впослѣдствiи Алексѣй Васильевичъ перешолъ въ Новороссiйскiй драгунскiй полкъ въ Воронежѣ, гдѣ и родился первенецъ ихъ, Василiй Алексѣевичъ Слѣпцовъ, въ 1836 году, 17-го iюля.
Спустя годъ по его рожденiи, отецъ его вышелъ въ отставку и уѣхалъ къ родителямъ съ своимъ семействомъ, въ Москву, где сѣй послѣднiй, по протекцiи дяди Николая Александровича Бутурлина, былъ зачисленъ въ Московскую комиссарiатскую комиссiю.
Василiй Алексѣевичъ былъ всегда любимцемъ всей семьи, особенно своей матери, для которой до самой смерти оставался кумиромъ, — Василiй Алексѣевичъ съ ранняго дѣтства выказывалъ большiя умственныя способности; нрава всегда былъ кроткаго и тихаго, сердца мягкаго, такъ что не могъ выносить когда его сверстники мучили животныхъ или мухъ;
всегда съ дѣтства былъ красивъ, постоянно занятъ былъ разнаго рода издѣлiями и впослѣдствiи, бывъ уже писателемъ, изучалъ столярное и слесарное ремесла; самъ выучился пяти лѣтъ читать и былъ набоженъ въ дѣтствѣ и семи лѣтъ собирался въ монастырь, надъ чѣмъ впослѣдствiи смѣялся.
Когда ему было 8 л'ѣтъ, мы въ Москвѣ взяли гимназиста изъ 5-го класса готовить его въ гимназiю; но гимназистъ былъ большой педантъ и не умѣлъ прiохотить мальчика къ наукамъ, особенно къ латыни, такъ что Вася плакалъ, заучивая латинскую грамматику.
Мы перемѣнили учителя и взяли студента Анурина, который такъ хорошо преподавалъ, что Василiю Алексеѣевичу латынь стала любимымъ занятiемъ; французскимъ языкомъ занималась съ нимъ я — его мать, а нѣмецкимъ — бабка его по матери.
Десяти лѣтъ Василiй Алексѣевичъ поступилъ во 2-й классъ 1-й Московской гимназiи, что на Пречистенкѣ.
Спустя 1½ года родители мужа моего его выдѣлили; намъ досталось имѣнiе въ Саратовской губернiи, въ Сердобскомъ уѣздѣ, — деревня Александровка, Дубовка тожъ, куда мы переѣхали и взяли съ собою и сына нашего Василiя Алексѣевича.
Въ деревнѣ мы узнали, что ближайшiй отъ насъ городъ Пенза въ 90 верстахъ, гдѣ есть дворянскiй институтъ — въ то время единственное тамъ учебное заведенiе; туда мы и помѣстили Василiя Алексѣевича, котораго, какъ и всегда, любимое было занятiе книги; онъ пробовалъ писать стихи и мнѣ ихъ посвящалъ, но кто-то ихъ взялъ у меня и они затерялись.
Впрочемъ, Василiй Алексѣевичъ впослѣдствiи не любилъ вспоминать о своей поэзiи.
Я запомнила нѣсколько строкъ стиховъ, посвященныхъ мнѣ:
«Не за себя молитва льется
Предъ престоломъ Всевышнаго Творца,
Не за себя молю—за мать мою родную»...
больше не припомню.
После окончанiя курса въ дворянскомъ институтѣ мы отвезли Василiя Алексѣевича въ Москву.
Въ это время была венгерская кампанiя и родные посовѣтали помѣстить сына нашего въ одинъ изъ полковъ дѣйствующей армiи.
Василiй Алексѣевичъ было согласился и даже купилъ программу и сталъ готовиться въ полкъ, но попалъ въ общество студентовъ, перемѣнилъ свое намѣренiе и сталъ готовиться въ московскiй университетъ, гдѣ и выдержалъ экзаменъ на медицинскiй факультетъ.
Студенты въ то время носили красивыя шпаги и учились маршировать; какъ теперь помню команды имъ: «глаза на пра-а-во!» и такъ далеѣ.
Бывши студентомъ, Вася познакомился съ профессорами Китарой и Далемъ, которые его полюбили и приглашали у нихъ бывать...
Впослѣдствiи, въ 1850-хъ годахъ, предложили Василiю Алексѣевичу отъ «Этнографическаго отдѣленiя и Географического общества» пойдти путешествовать съ котомкой — въ то время на это была мода, П. И. Якушкинъ и другiе такъ путешествовали — во Владимiръ на Клязмѣе для описанiя тамошнихъ фабрикъ и строившейся въ то время французами желѣзной дороги.
Слѣпцовъ съ удовольствiемъ принялъ предложенiе профессоровъ и отправился.
Изъ своихъ путешествiй онъ написалъ весьма любопытныя наблюденiя о фабрикахъ и особенно о бытѣ французскихъ рабочихъ, на желѣзной дорогѣ, которая тогда проводилась и этихъ рабочихъ превосходно содержали и нашихъ несчастныхъ русскихъ, жившихъ въ холодныхъ баракахъ при убiйственномъ содержанiи.
Свои путешествiя Вася изложилъ въ особой тетради, но это сочиненiе гдѣ-тo затерялось.
Послѣ Слѣпцовъ писалъ фельетонъ у графини Е. В. Саллiасъ (Евгенiя Туръ), въ газетеѣ «Русская Рѣчь», потомъ въ «Сѣверной Пчелѣ» и «Атенеѣ».
Тутъ Слѣпцовъ женился въ Москвѣ на дѣвицѣ Языковой, имѣлъ отъ нея сына, который умеръ, и дочь Валентину, которая послѣ его смерти вышла замужъ за I. А. Гурко.
Слѣпцовъ не сошелся характеромъ съ женою и разстался съ нею.
Въ то время онъ получилъ наслѣдство послѣ отца, но такъ какъ никогда не любилъ деревенскаго хозяйства, то и продалъ имѣнiе своему брату, а самъ уѣхалъ въ Петербургъ, гдѣ познакомился съ Н. Г. Чернышевскимъ и другими литераторами: Г. 3. Елисѣевымъ, В. И. Водовозовымъ и Н. А. Некрасовымъ, который пригласилъ моего сына писать въ «Современникѣ», а потомъ въ «Отечественныхъ Запискахъ» (когда Некрасовъ прiобрѣлъ это изданiе) и просилъ Слѣпцова нигдѣ не помѣщать своихъ сочиненiй, какъ только въ его журналѣ.
Слѣпцовъ ѣздилъ изъ Петербурга въ Осташковъ и написалъ весьма любопытныя письма объ Осташковѣ и издалъ ихъ, послѣ напечатанiя въ «Современникѣ», особымъ выпускомъ.
Петербургская жизнь Слѣпцова стала совсѣмъ другой, чѣмъ была до переѣзда туда.
У него явился обширный кругъ знакомыхъ.
Онъ первый, если не ошибаюсь, поднялъ женскiй вопросъ.
Постоянно не богатыя женщины въ черныхъ бурнусахъ и черныхъ башлыкахъ ходили къ нему за совѣтами, какъ устроить мастерскiя и женскiя переплетныя, являлись студенты и завѣдывающiе безплатными школами, прося устроить литературные вечера съ его участiемъ; нѣкоторые изъ этихъ вечеровъ, дѣйствительно, имеѣли большой успѣхъ, такъ какъ Слѣпцовъ превосходно читалъ; при его чтенiи зала всегда была полна и вечера давали много сбора.
Онъ являлся съ своей всегдашней милой улыбкой, зала гремѣла апплодисментами и онъ, раскланявшись, садился за столъ, на которомъ заранѣе ставили графинъ съ водою и стаканъ, такъ какъ безъ глотка воды чтенiе утомляло его горло.
Всякiй нуждающiйся хорошо зналъ Василiя Алексѣевича, хотя онъ самъ не располагалъ большими средствами, жилъ одной литературой, а здоровье его подтачивали разныя неудачи въ жизни; разcтаться съ Петербургомъ онъ не могъ, — его тянуло то общество и тѣ интересы, съ которыми онъ сроднился и которыми жилъ.
Характеръ у него былъ тихiй, я никогда не видала его сердитымъ; онъ умѣлъ себя воздерживать и выработалъ самъ свой характеръ, всегда отрывалъ себя отъ всякой привычки, даже долго нигдѣ не жилъ, и замѣтя, что привыкаетъ къ мѣсту, онъ вдругъ себя отрывалъ.
Даже прiѣзжая къ намъ въ деревню, Вася вдругъ станетъ бывало собираться, говоря: «пора, засидѣлся!«
Онъ ѣездилъ въ Одессу и собирался въ Америку.
II.
Василiй Алексѣевичъ въ концѣ 1860-хъ и въ началѣ 1870-хъ годовъ написалъ сцены и очерки изъ народнаго быта, повѣсть «Трудное время», «Письма изъ Осташкова», «Метафизикъ о насущномъ хлѣбѣ», «Кто виноватъ», «Опыты судебной защиты», одну главу изъ романа «Xopoшiй человѣкъ» и одну недоконченную имъ драму.
А. М. Скабическiй въ «Современникѣ» прекрасно отозвался о его сочиненiяхъ, указывая, что герой повѣсти «Трудное Время», Рязанцевъ — это типъ послѣедователей Онѣгина, Печерина и другихъ, тѣ имѣли еще надежду на лучшее, а Рязанцевъ уже совсѣмъ на улучшенiе потерялъ всю надежду.
Давно затаенная болѣзнь помѣшала Василiю Алексѣевичу писать больше, но все онъ боролся съ жизнiю.
Въ Петербургѣ двѣ зимы онъ занимался устройствомъ любительскихъ спектаклей въ художественномъ клубѣ (онъ любилъ сцену); онъ такъ ретиво хлопоталъ, самъ всѣмъ театромъ завѣдуя, что сталъ рѣдко писать къ матери, говоря: «я такъ занять, что некогда ни ѣсть, ни пить, ни спать; хотя я утомленъ, но все-же это своего рода жизнь!»
Но нервы все надрывались; незамѣтно силы упадали, и онъ уѣхалъ на Кавказъ. Новая жизнь, природа скоро его оживили; онъ, спустя три недѣли по прибытiи на Кавказъ, ѣздилъ уже верхомъ, лазилъ по горамъ и совсѣмъ ожилъ, но привычка неусидчивости погнала его съ Кавказа къ намъ въ деревню, гдѣ онъ пробылъ до февраля и опять собрался въ Москву: ему хотѣлось увидать мѣста своего дѣтства; а надо было лучше лѣто пробыть въ деревнѣ или на Кавказѣ, но судьба устроила по своему: въ концѣ лѣта Слѣпцовъ почувствовалъ себя нехорошо и говорилъ, что онъ ждетъ болѣзни.
Тутъ ему предложили мѣсто библiотекаря въ Кiевѣ, куда онъ и уѣхалъ; но на его бѣду библiотеку закрыли и онъ, больной, обратился къ знакомому доктору Бекову; тотъ посовѣтовалъ ѣхать къ В. И. Пирогову и что тотъ укажетъ, то и дѣлать.
Пироговъ нашолъ, что силы у моего Васи плохи, надо-де ѣхать на Кавказъ, что Василiq Алексѣевичъ и исполнилъ, но оттуда писалъ мнѣ такъ: «тѣ же цѣлительныя воды, тотъ же докторъ Смирновъ, но мое больное тѣло не ощущаетъ ихъ цѣлительнаго свойства» и къ осени ему вздумалось прiѣхать по желѣзной дорогѣ въ село Беково, Сердобскаго уѣзда, и далъ мнеѣ телеграмму о своемъ прiѣздѣ.
Я, приглася хорошаго земскаго доктора Недзвѣцкаго, отправилась къ моему сыну въ Беково и нашла Васю ужасно измѣнившимся.
Лѣеченiе было довольно успѣшно и какъ будто силы понемногу возстановились, но Василiю Алексѣевичу не сидѣлось; онъ сталъ подумывать куда-то ѣхать и собрался въ Саратовъ; устроился, кажется, хорошо, но тамошнiй докторъ не понялъ его болѣзни, хотя надѣялся въ двѣ недѣли поставить его на ноги, а вышло, что Василiй Алексѣевичъ окончательно ослабъ и слегъ въ постель.
Тогда онъ уже рѣшилъ ѣхать въ Петербургъ — что скажутъ тамошнiя свѣтилы въ медицинѣ.
Всѣ лучшiе хирурги, лучшiе доктора ничего утѣшительнаго не сказали, всѣ консилiумы ничего не рѣшили, совѣтовали лишь ему пить кумысъ.
Итакъ, Василiй Алексѣевичъ съ разными предписанiями медиковъ прiѣхалъ на кумысъ опять въ Беково, но все же слабѣлъ, хотя еще гулялъ.
Беково ему не понравилось и, по совѣту доктора Недзвѣцкаго, онъ уѣхалъ въ село Куракино, Надеждино тожъ, гдѣ хорошiй паркъ, хорошее помѣщенiе въ домѣ управляющаго и, главное, близость города Сердобска, доктора и аптери, газетъ и библiотеки — составляли для него большое удобство.
Такъ и рѣшили мы водвориться въ Куракинѣ, — кажется, всѣ удобства были, — но черезъ шесть недѣль Василiй Алексѣевичъ не поправлялся, силы были плохи, еще попробовалъ въ iюнѣ ѣхать на Кавказъ, но и тамъ здоровье его не поправлялось, и докторъ Смирновъ сталъ его отправлять домой и на мой вопросъ «не отвезти-ли Васю въ южную Францiю?» отвѣтилъ, что болѣзнь сдѣлала большiе успѣхи и что вылечить его радикально нельзя.
Итакъ Василiй Алексѣевичъ въ сентябрѣ еще попробовалъ съ Кавказа перебраться въ Таганрогъ, а въ сентябрѣ 1877 года прiѣхалъ опять въ Куракино; силы его все становились хуже, ужасная худоба, плохой сонъ и язва его не улучшалась, никакая сила не могла ему возвратить здоровье.
У него образовался нарывъ на легкихъ.
Докторъ Недзвѣцкiй его навѣщалъ очень часто, и его можно было лечить только паллiативно; открылась изнурительная лихорадка, всякiй день ознобъ и испарина, по 6-ти рубашекъ надо было перемѣнять.
Василiй Алексѣевичъ не всегда сознавалъ свое безвыходное положенiе, иногда говорилъ о смерти, а то собирался весною въ Липецкъ на воды, наконецъ, рѣшилъ въ мартѣ 1878 года ѣхать изъ Куракина въ Сердобскъ, говоря, что «въ Куракинѣ много воды, а онъ избѣгаетъ сырости, боясь лихорадки».
Нечего было дѣлать, надо было, хотя съ трудомъ, его везти.
Перемѣна мѣста ему понравилась, онъ ожилъ на время, — все подъ руками: и докторъ, и аптека, и новая квартира; но все это лишь на время его ободрило; политика его занимала, самъ читалъ газеты или просилъ ему ихъ читать, часто говорилъ про Н. А. Добролюбова, но говорить Васѣ было уже трудно.
22-го марта 1878 года онъ просилъ меня его перевести съ дивана на постель и, подойдя къ ней, сказалъ мнѣ:
— «Какъ вы хорошо меня привели, я готовъ васъ благодарить на колѣняхъ». —
И это послѣднiй разъ онъ перешелъ на свою кровать.
Ночью я услыхала его кашель; пришла къ нему; свѣча еще горѣла, онъ просилъ дать ему порошокъ, потомъ чтобы его не много прикрыть и сказалъ: «теперь все».
Я ушла.
Въ 4 часа утра опять вошла и спросила: «ты что-то звалъ?» —
Онъ отвѣтилъ: «Да, я оралъ».
Понемногу стало свѣтать, и мнѣ показалось его лицо мертвецки бдѣднымъ, я выбѣжала изъ комнаты и сказала моей дочери, что дѣло плохо.
Мы обѣ опять пришли, и у него открылась рвота — желтою жидкостью, голову его мы по очереди держали, давали ему воды съ коньякомъ.
Онъ часто не сознавалъ что съ нимъ происходить, попросилъ его поправить; рвота утихла, онъ лежалъ спокойно, потребовалъ доктора и когда тотъ пришелъ, то посовѣтовалъ что-то дать больному.
При выходѣ докторъ намъ сказалъ, что пульсъ остановился и параличъ легкихъ, нарывъ разрѣшился и что Васѣ остается лишь нѣсколько часовъ жизни.
Для насъ минута была ужасна, — все было кончено!
Мы сидѣли неподалеку отъ умираюшдго; онъ, увидя это, спросилъ:
— «Что вы думаете, я умираю?»
Я отвѣтила, что «нѣтъ».
Докторъ опять пришелъ и нашелъ, что цвѣтъ лица сталъ темнымъ.
Василiй Алексѣевичъ чуть внятнымъ голосомъ позвалъ меня и сестру свою, но мы боялись подойти къ нему, ожидая раздирающей сцены его прощанiя, ибо онъ все намъ говорилъ:
— «Когда я буду умирать — всѣ уйдите, а то станете плакать и прибавите мнѣ нѣсколько часовъ страданiя».
Когда настала агонiя, мы сѣли къ нему.
И такъ тихо его душа улетѣла, какъ будто ангелы ее на рукахъ отъ насъ унесли.
Свершилось все и безцѣннаго сына моего не стало!
Другой мой сынъ съ женою прiѣхали на похороны.
Отнесли мы дорогой нашъ гробъ на наше городское кладбище и похоронили около церкви; огородили черной рѣшеткой; обсадили деревьями и цвѣтами, куда стопа матери проторила дорожку.
Кладбище наше не уступить столичному; трудами нашего ктитора И. И. Попова воздвигнута прекрасная ограда, прелестныя часовни, клумба ароматическихъ цвѣтовъ, такая масса цвѣтовъ, душистыхъ, прелестных, дорожки утрамбованы, скамейки, балясины и уютная церковь, — такъ все манить къ кладбищу и какъ будто и покойникамъ веселѣе тамъ лежать…
Предполагается Василiю Алексѣевичу Слѣпцову поставить памятникъ вполнѣ достойный его таланта, какь русскаго писателя.
Добавлю, что единственная дочь Василiя Алексѣевича Слѣпцова, а моя внучка, — въ замужествѣ за Iосифомъ Александровичемъ Гурко.
Жозефина Слѣпцова
Городъ Сердобскъ, 1889 годъ
