На станцiи Ртищево
А иныя, спасаясь отъ тоски школьныхъ будней, придумали ѣздить въ Ртищево «наблюдать жизнь».
Собиралась компанія человѣкъ пять-шесть и отправлялась съ вечернимъ поѣздомъ.
До Ртищева часъ ѣзды.
Это большой желѣзнодорожный узелъ съ просторнымъ вокзаломъ, буфетомъ, рестораномъ, книжнымъ кіоскомъ «Контрагентства А. С. Суворина».
Скорый изъ Москвы прибывалъ въ половинѣ одиннадцатаго ночи.
Вотъ ради этого скораго мы туда и ѣздили.
Мы сходили въ Ртищевѣ въ веселомъ оживленіи, чувствуя, что дышимъ здѣсь вольнымъ воздухомъ дальнихъ странствій.
Намъ нравилась эта хлопотливая суета большой станціи, освѣщенныя окна вокзала, бѣлый свѣтъ еще диковинныхъ въ ту пору электрическихъ фонарей, гудки паровозовъ, лязгъ маневрирующихъ составовъ.
Къ прибытію скораго зажигались всѣ электрическія люстры въ залѣ I-II-го классовъ.
Татары-лакеи разставляли на бѣлой скатерти подъ большими пальмами столовыѣ приборы и разливали по тарелкамъ дымящійся борщъ.
Громадный никелированный самоваръ кипѣлъ и выпускалъ клубы пара.
Хозяйка газетнаго кіоска раскладывала павлиньимъ хвостомъ яркіе обложки еженедѣльниковъ и всѣ газеты отъ «Новаго Времени» до «Брачной».
Въ ожиданіи мы бродили по заламъ, подходили къ буфетной стойкѣ, разглядывали закуски и по-провинціальному ужасались выставленнымъ на нихъ цѣнамъ.
Надо сознаться, что были мы робкими желторотыми юнцами, чувствовали себя неувѣренно, не зная твердо, имѣемъ ли мы право съ билетами III-го класса находиться въ залахъ I-II-го классовъ, всѣ боялись, что подойдетъ какой-нибудь желѣзнодорожный чинъ и скажетъ: «Здѣсь вамъ, молодыя люди, находиться не полагается».
Швейцаръ у входа гремѣлъ колокольцемъ и объявлялъ о скоромъ прибытіи поѣзда.
Мы спѣшили на платформу, гдѣ подъ электрическими фонарями вышагивали представительные жандармы въ длинныхъ шинеляхъ съ аксельбантами и ждали пассажировъ носильщики съ бляхами на бѣлыхъ фартукахъ.
Подкатывалъ, сверкая огнями, московскій поѣздъ.
Изъ желтыхъ, синихъ и зеленыхъ вагоновъ, извѣстныхъ теперь только по стихамъ Блока, выходили пассажиры.
Изъ зеленыхъ бѣжали съ чайниками за кипяткомъ.
Публика желтыхъ и синихъ шествовала въ буфетъ ужинать.
Мы жадно смотрѣли: вотъ она, жизнь изъ романа!
Модно одѣтыя дамы, солидные господа, военные и штатскіе, въ накинутыхъ на плечи шубахъ, въ форменныхъ фуражкахъ, въ котелкахъ и шапкахъ дорогого мѣха.
Какъ самоувѣренно садились эти люди за столъ, какъ небрежно сминали бѣлоснѣжныя накрахмаленныя салфетки!
Вонъ прослѣдовалъ деревянной походкой сѣдой генералъ, съ широкими лампасами, на сухихъ ножкахъ; лакей, угодливо согнувшись, подставляетъ ему стулъ.
Важная старуха въ сопровожденіи горничной капризно водитъ пальцемъ по меню и ничего не находитъ по своему вкусу.
Румяный, бѣлозубый баринъ съ бѣлокурой бородой на обѣ стороны со вкусомъ и аппетитомъ управляется съ отбивной котлеткой — вылитый Стива Облонскій!
А этотъ блестящій кавалерійскій офицеръ съ малиновымъ звономъ серебряныхъ шпоръ и красивая дама въ соболяхъ, подъ черной вуалеткой, приводятъ на память желѣзнодорожную встрѣчу Веронскаго съ Анной Карениной.
Проходило полчаса.
Швейцаръ гремѣлъ своимъ колокольцемъ и объявлялъ трубнымъ голосомъ: «Поѣздъ… Саратовъ… второй… звонокъ!»
Гасли люстры.
Залъ пустѣлъ.
Наступали часы ночной скуки.
Мы снова принимались, зѣвая и томясь, бродить по вокзалу.
Заходили въ залъ III-го класса.
Тутъ биткомъ набито народу, пахнетъ дезинфекціей, пассажиры на узлахъ дремлютъ въ неудобныхъ позахъ, плачутъ младенцы.
Выйдемъ на платформу, заглянемъ въ окно, какъ стучитъ у аппарата дежурный телеграфистъ; на путяхъ лязгаютъ товарные составы, ходятъ желѣзнодорожники съ фонарями.
Глухой ночью являлся нашъ поѣздъ Балашовъ — Харьковъ.
Мы заходили въ вагонъ.
При тускломъ свѣтѣ фонарей виднѣлись фигуры спящихъ.
«Какая станція?» — спроситъ иной, разбуженный непривычной тишиной, и задремлетъ снова.
Душно.
Мы выходили на площадку.
За окномъ черная ночь, глухіе степные полустанки — Байка, Колдобашъ.
Мы стояли въ тамбурѣ, курили и подъ стукъ колесъ пѣли унылую кантату на слова, написанныя на стѣнѣ вагона:
Во время движенія поѣзда
Находиться на площадкѣ
Ваго-она, ваго-она
Строго воспрещается.
Въ Ртищевѣ мы покупали въ эти наѣзды желтыя книжечки «Универсальной библіотеки», издававшей западныхъ авторовъ —
Уайльда, Гамсуна, Джека Лондона, Честертона и литературныя альманахи съ новыми вещами Андреева, Бунина, Горькаго.
Властителемъ думъ въ русской литературѣ былъ въ тѣ годы Леонидъ Андреевъ.
«Рыдающее отчаяніе» его произведеній потрясало душу.
Это было терпкое, горькое чтеніе, рождавшее чувство тоски, безысходности, неблагополучія.
Онъ былъ въ зенитѣ славы.
Въ журналѣ «Искры» ему посвящены были цѣлыя страницы снимковъ.
Красивый полнѣющій брюнетъ съ трагическими черными глазами, онъ сидѣлъ у письменнаго стола, на которомъ стояли причудливой формы семисвѣчники.
Изображенъ былъ и «скандинавскій замокъ» писателя въ Финляндіи, стѣны котораго были увѣшаны картинами его собственной работы — всѣ увеличенныя копіи съ офортовъ Гойи
И снова онъ, въ костюмѣ моряка, въ плащѣ и зюйдвесткѣ, съ тоской во взорѣ.
на станціи Ртищево, Послѣдній классъ
Н. В. Кузьминъ, Кругъ царя Соломона
